— Прощай, Скалин.

Скал пожал плечами и отошел от машины. “Крайслер” вздрогнул и выехал на середину шоссе, разворачиваясь носом к Москве.

— Прощай, капитан, — тихо сказал майор, глядя вслед удаляющейся машине.

Скал подошел к непрерывно жующему здоровяку лет сорока, застрелившему не в меру горячего федерала из той самой странной “пушки”, добытой Скалом на “черном” рынке.

— Сработает? — спросил он.

— Еще бы, — хмыкнул тот.

— И когда?

— Таймер поставлен на полчаса, значит… минут через 20. Штучка, что я вколотил в голову того пацана сожжет все и вся в радиусе трех метров. Соберут только пепел и от скольки он человек, никто не сосчитает. Конечно, если не будут копать.

— Нет, — сказал майор. — Копать не будут.

Через пару часов Скал, придерживая за руку все еще не пришедшего в себя Макса, надавил кнопку звонка, приделанного рядом с дверью, обитой серым дермантином. Открыл Боков, несколько минут назад приехавший по просьбе Эскулапа. Из-за его спины выглянул главврач, снявший эту квартиру через частную маклерскую контору.

— Здравствуй, Боков, — сказал майор, прислонив Кретова к стене. — Меня зовут Скал. Руку не протягиваю, поскольку ответного рукопожатия не жду.

— Привет, майор, — Сергей хладнокровно посторонился.

Скал втащил внутрь Макса и с помощью Эскулапа положил его на диван.

— Пожалуй, мне нужны объяснения, — сказал Боков. — Конечно неприлично просить их так часто, но с кем поведешься…

— Когда будешь звонить Лузгину, — майор схватил стоявшую на столике банку пива и сделал несколько жадных глотков, — просто скажи ему, чтобы успокоил ФСБ.

Скал довольно зажмурился, смакуя холодную влагу и добавил:

— Сегодня пара их сотрудников попала в аварию… Такая трагедия…

Проныра продолжала свое шествие по улицам. Оглядывая каждую травинку, каждый камень, попадавшийся на дороге, она время от времени прикасалась к охватившему запястье золотому браслету, спрятанному под лохмотьями. Снег прекратился и стало почти тепло. Попадавшиеся навстречу люди либо брезгливо морщили носы, при виде грязной сумки, скрипевшей колесиками, либо просто не обращали внимания на привычную картину нищеты, возведенной в абсолют.

Прошагав несколько сот метров, Проныра решила устроить себе отдых. Везение, которым так хорошо начался день, похоже, закончилось. На дороге попадался лишь превратившийся в грязь снег. Бомжиха уселась на уже избавившуюся от бутылок сумку, предварительно вытащив из нее надкусанный батон. Проныра всегда надкусывала хлеб, как только он попадал к ней в давно не мытые руки, словно боялась, что стоит промедлить и жизнь отберет и этот долгожданный кусок, который так обольстительно пахнет.

Поудобнее устроившись на сумке, бомжиха прислонилась спиной к дощатому забору и запихнула жадно оторванную горбушку в рот.

Прямо перед ней, на другой стороне улицы возвышался старый, покосившийся двухэтажный дом, изжеванный временем, но сохранивший несмотря ни на что жилой вид. Перемалывая благоухающий хлеб, Проныра время от времени поднимала глаза и посматривала на стоящую в нескольких метрах от дома темно-вишневую машину, с непрерывно жующим амбалом за рулем.

День медленно угасал. Несмотря на это, становилось все теплее. Наверное оттого, что холодный ветер унесся прочь вместе со снеговой тучей, ненадолго покрывшую сегодня белым пухом столичные улицы.

— Еще пара часиков, — глухо проговорила Проныра, проглатывая последние крошки, — и надо будет подумать о ночлеге. В зал ожидания, что ли пойти?

Она поплотнее закуталась в лохмотья и тихо бессмысленно засмеялась.

Скал, Эскулап и Боков сидели вокруг стола и молча курили. Знаменитые сигары, доставленные из кабинета главврача Клиники 15, наполнили скромную съемную квартиру невиданными ароматами. Только докурив до конца первую гаванскую красавицу, следователь вспомнил, что хотел бросить курить.

Майор около часа назад ненадолго вышел и вернулся с бутылкой армянского коньяка, ныне обозванного бренди. Трое мужчин, собравшиеся вместе благодаря нескольким смертям, соединивших людей, до некоторого времени и не подозревавших о существовании друг друга, пытались разобраться в собственных мыслях и чувствах. Только это можно было с точностью определить, глядя на лица, проступающие сквозь сигарный дым, смешанный с повисшим в воздухе напряжением. Разумеется, речь шла о лицах Бокова и Эскулапа. На Скала старались не смотреть.

— Действие всякого известного мне транквилизатора уже должно было кончиться, — подал наконец голос Эскулап, глядя на лежащего Макса. — Хотя быть может я что-то и не учитываю.

Слова эти послужили толчком к разговору, который следовало начать и пораньше.

— Давайте объединим наши знания, — сказал Боков, уставший от напряженного молчания. — Раз уж нам приходится работать вместе, то полагаю, нет смысла скрывать какие-либо сведения друг от друга.

— Я согласен, — быстро сказал Эскулап. — Давайте поделимся тем, что мы уже знаем о “Капелле”.

— Тогда я, пожалуй, начну, — беря в руки бокал с коньяком и глубже погружаясь в кресло проговорил майор. — Поскольку мне единственному из нас довелось повстречаться с этими ребятами.

Скал со всеми подробностями описал свою “разведку боем”. Умолчал он лишь о встрече с Эскулапом накануне операции в Клинике 15. Майор выдал Бокову оговоренную заранее версию, согласно которой главврач вступил в игру после смерти сына. Эскулап кивком головы подтвердил слова Скала. После того, как майор замолчал, Боков запустил пятерню в волосы и налил себе еще коньяка.

— Дикая история, — пробормотал он. — Я чувствую, как меня тянет в разные стороны. Одна половина хочет послать вас подальше с вашими сказками, а другая…

Боков, упрямо стиснув зубы, посмотрел на Эскулапа, будто ожидая объяснений именно от него. И он не ошибся.

— Все это не так дико, как вам кажется, — заговорил старик, обнажая при каждом слове длинные передние зубы, что придавало ему удивительное сходство с жующим кроликом. — Вы, Сергей, разумеется, слышали о Вольфе Мессинге, — Боков утвердительно кивнул. — Так вот. В числе прочего в его удивительной биографии был и такой эпизод, сразу же оговорюсь, абсолютно реальный и подтвержденный, не имеющий ничего общего со сказками, как вы изволили выразиться. Мессинга пригласил к себе Сталин. Тот, конечно, согласился, иначе и быть не могло, а когда Иосиф Виссарионович