– Чего два? – не сразу понимала, о чем идет речь, Вера.

– Пылесоса, – грустила Кира Павловна.

– Ну вот, – радовалась отцовской смекалке Вера, – а ты говорила: «У меня живет, а той покупает». Тебе тоже покупает.

– Не знаю. – Кире Павловне никак не хотелось признавать факт сыновней щедрости и заботы. – Может, это не мне?!

– А кому?

– Ну, тебе, может? – предполагала бабка.

– У меня есть пылесос, – тут же лишала ее надежды внучка.

– Ну, Нютьке тогда…

– У Нютьки тоже…

– А мог бы! – выворачивалась, как уж, Кира Павловна.

– Мог бы что? – Верино терпение, похоже, заканчивалось.

– Мог бы взять и купить вам по пылесосу. – Наконец-то мать Вильского находила повод для недовольства сыном.

– Да зачем мне два пылесоса?! – срывалась Вера и в сердцах бросала трубку.

– Никому еще два пылесоса не помешали, – в построении обвинения Кира Павловна была так непреклонна, что даже не сразу соображала, почему из трубки до нее доносятся короткие гудки. – Нервная какая! – говорила о внучке и возвращала трубку на место, торопясь продолжить ревизию в комнате Евгения Николаевича.

Как Вера ни устранялась от событий, разворачивавшихся в квартире Киры Павловны, осколки разорвавшихся снарядов все равно долетали к ней, на другой конец города, оставляя в душе разные по глубине воронки. Дальнобойные орудия бабки, младшей сестры и воспрявшей духом матери стреляли без перерыва на обед – прицельно и точно.

«Купил», «подарил», «отвез», «привез», «ночевал», «ночевала», «стыда нет», «старик ведь», «в шестьдесят с хвостом людей смешить», «да что он может-то», «бог все видит», «нет, чтобы внучками заниматься», «о здоровье своем подумать», «кошмар», «ужас», «сказать кому» – все слилось в одну пулеметную очередь, и Вера перестала различать, кто что говорит.

«При чем тут я?» – спрашивала она родственников, но получала в ответ лишь еще одну пулеметную очередь: «А могла бы, между прочим», «Сказала бы», «Пусть узнает хотя бы от тебя», «Ты же у него любимая дочка». «Оставьте меня в покое!» – хотелось заорать Вере во всю ивановскую, но она сдерживалась, сдерживалась и наконец свалилась с сосудистым кризом под ропот ближнего круга в лице мужа и дочери.

– Это все из-за тебя! – обвинила Вильского Кира Павловна и поджала губы. – Только о себе думаешь… Да об этой… А дочка, между прочим…

Наконец-то Кира Вильская была по-настоящему довольна. Разумеется, не потому, что заболела Вера, а потому, что появилась реальная возможность выбить из-под сына табуретку, приговаривая при этом: «И какой ты после этого отец?»

– Нормальный ты отец, – тут же вмешалась Марта, почувствовавшая резкую перемену в настроении Евгения Николаевича.

– Наверное, не очень-то и нормальный. – Вильский обнял свою Машку и поцеловал ее в макушку. В присутствии этой женщины он моментально успокаивался и ощущал какой-то особенный прилив сил.

– Не слушай ты никого, моя. Тебе хорошо со мной? – Марта потерлась носом о прокуренные усы Евгения Николаевича.

– Хорошо, Машка…

– Ну и чихать тебе тогда на все, кисуля, – посоветовала она и, надув губы, пролепетала: – И не надо называть меня Машкой. Я – Марта. Можно – Марточка.

– Какая ты Марта-Марточка, Машка? Марта – это гусыня, а ты – красивая женщина, мечта разведенного инженера-изобретателя, – улыбнулся в усы Вильский.

– Какая я тебе гусыня? – обиделась Марта Петровна Саушкина. – Понимаю, ты бы меня Мартой Скавронской назвал. Та хоть царицей была.

– Царицей была Екатерина Первая, Машка. А Марта Скавронская была прачкой и стирала Петру Великому подштанники. Ты разве не знала?

При слове «подштанники» настроение у Марты Петровны явно испортилось. И не потому, что ее невольно уличили в незнании истории, а потому, что стирать подштанники – не царское дело.

– Ерунда какая! – отказалась она признавать исторический факт и решила поразить Евгения Николаевича благородством происхождения имени. – Марта от древнееврейского «госпожа», – процитировала она вызубренную фразу и победоносно посмотрела на улыбавшегося Вильского. – Понятно?

– Понятно, – прошептал ей в ухо Евгений Николаевич и пощекотал ее усами: Марта довольно хмыкнула. – Но звать тебя я буду Машкой. Госпожа Машка.

– Зови, – великодушно разрешила Марта и сразу же уточнила: – Но только наедине. Обещаешь?

– Обещаю, – поклялся Вильский и, верный слову, представил на своем шестидесятипятилетии новую гражданскую жену Марту Петровну Саушкину. – Прошу любить и жаловать, – объявил он гостям, глядя при этом в сторону съежившихся от неловкости дочерей.

– Обязательно! – пробурчала себе под нос Нютька и опустила голову, сделав вид, что расправляет лежащую на коленях салфетку. – Знала бы, не пришла, – прошипела она сидевшей рядом сестре и через силу улыбнулась: все-таки праздник.

– Хватит гундеть, – оборвала ее Вера и подняла фужер, – давай лучше выпьем.

– Я не буду за нее пить, – отказалась Вероника, лучезарно улыбаясь сидевшим напротив отцовским гостям.

– Так мы не за нее, – чуть слышно объяснила старшая сестра. – Мы за папу.

– За папу – давай, – смилостивилась Нютька и покосилась на юбиляра – Евгений Николаевич стоял посреди зала в новом костюме и поддерживал Марту под локоть. – Гляди-ка, – не удержалась Вероника. – В лаковых чмоклях. Прынцесса, наверное, прикупенила. Чисто жених.

Вильский и правда был непривычно торжествен и очень серьезен. Как будто сдавал экзамен. Но буквально через час стараниями Марты оживился и он, и сам праздник, утративший официальный налет юбилейного мероприятия.

– Гуляем все! – зычным голосом тамады прокричала она в микрофон, и грянула дискотека.

– Мог бы, между прочим, и бабушку пригласить. – Вероника залпом опрокинула рюмку коньяку. – Мать все-таки.

– Он ее пригласил, – вступилась за отца Вера. – Она не поехала.

– Правильно сделала, – поддержала Киру Павловну Нютька.

– Ничего не правильно. Сыну – шестьдесят пять, а она ему как школьнику условия ставит: «Или я – или она».

– Дай-ка догадаюсь, кого же он выбрал! – с сарказмом проорала Вероника, пытаясь перекрыть грохот музыки. – А что? Наша мама не заслужила быть приглашенной на этот юбилей? Двадцать лет, между прочим!

– А Любу ты бы не хотела видеть? – съязвила Вера и ткнула сестру в бок. – Спокойно. К нам приближается великий аниматор.

– Девчонки! – От всей души веселившаяся Марта обняла дочерей Вильского за плечи. – Ну, че сидим? Попы греем? У папульки вашего праздник, а вы как на поминках. Мало выпили, что ли? – схватилась она за бутылку коньяку и наполнила рюмку Веронике. – А ты, моя, что за лимонад пьешь? – обратилась она к Вере. – Только желудок портишь. Водку надо пить или коньяк. Вон как твоя сестра. Правильно я говорю? – подмигнула Марта младшей дочери Евгения Николаевича.