— Мать решила отравить родную дочь и приказала сыну купить яд. А Феликс купил еще и пистолет. — Гущин сунул в рот сигарету, которую так долго «вымучивал». — И тоже так буднично обо всем этом рассказывает сейчас. Помогать с вывозом тела она приказала Роману Ильичу. Тот взял на фабрике фургон и контейнер, туда они хотели спрятать тело Мальвины, наложить камней и утопить в Черном озере. Нет, мол, трупа… дочь пропала без вести… полиция в курсе, что у нее с головой плохо, подумают, что сбежала из дома, будут искать — не найдут никогда. А раз нет трупа, то никаких ДНК-экспертиз по последнему убийству, никто ничего уже не докажет. Вера Сергеевна собрала все вещи Мальвины, которые она носила после приезда из Швейцарии — разобраться невозможно, на чем могла кровь и ДНК последних жертв остаться, и решила все ликвидировать, и обувь тоже. В сумках, кстати, мы обнаружили джинсовые шорты Виктории Гриневой.

— Ну да, Андерсен, как настоящий классический маньяк, брал с мест убийств трофеи — вещи жертв. Не сразу, не с первого убийства. Он впервые взял вещи у Марины Терентьевой, затем уже у Гриневой… он входил во вкус с каждым новым убийством, — сказала Катя. — Вы ведь и чехол от подушки нашли в доме — тот самый разорванный, лоскуты от которого были использованы. Я вот только не могу понять, где Андерсен мог взять пистон?

— Новогодняя хлопушка, — Гущин затянулся дымом.

— Мать решила убить Мальвину. Сделала последние дни ее похожими на праздник — повозила по дорогим магазинам, в СПА… А затем уставила стол шоколадными конфетами с «ядом». Федор Матвеевич, вы опытный, вы семейный, вы отец, объясните мне, как это рассматривать? Как родительскую любовь? — Катя забрала листки со своей статьей. — Мы вот так подробно все это сейчас обсуждаем, но знаете, в какие-то мгновения мозг мой просто отказывается это понимать. Расщепление личности на три части принять и понять гораздо легче — чем вот такое… о чем они обе, Вера и Надежда, матери, говорят сейчас такими будничными голосами.

— Вера Сергеевна твердит одно: вы не знаете, что это такое — жить с сумасшедшим маньяком, — ответил Гущин. — Похоже, в этом она находит для себя оправдание. И ты права сто раз — они, семья, всегда знают, что маньяк есть маньяк. В следующий раз… не приведи бог, конечно, но учту, буду семью трясти как грушу, пока правда не посыплется. Вот уж не думал, что статья для журнала может меня чему-то научить.

— И самое последнее — татуировка Родиона и порезы на телах, — Катя вздохнула, хотя в глубине души была польщена признанием. — Столько времени мы на проверку этого следа потратили. А было-то ведь все опять очень просто. Родион все понял — что семья, мать… самое главное его мать, которую он любил, его предает. Но он обещал умиравшему отцу заботиться и помогать матери, сестре, брату, всей семье. Он решил пожертвовать собой — слышал в «Туле» разные красивые слова про самопожертвование, видел их татуировки, всю эту их символику. Ему дела не было, что символика фашистская, он об этом просто не думал, это все слишком сложно для его мозга, он понимал лишь «картинку» — татуировку. И он хотел иметь на себе татуировку, знак жертвенности. Пошел в тату-салон и сделал этот самый искаженный образ руны Онфер. Мальвина… нет, Андерсен увидел татуировку, когда вся семья собралась на похороны. Они тогда все ночевали в доме на Святом озере, Родион спал в гостевой комнате. Андерсен увидел и запомнил знак «как в зеркале» наоборот. Он ведь тоже слышал разговоры матери и тетки. Он подставлял Родиона, чтобы спасти не себя, нет, Мальвину, лишь о ней он думал.

— Но он ведь оставил знак и на теле Гриневой, спустя столько времени, хотя Родион уже давно сидел!

— Мне психиатры это объяснили, — ответила Катя. — Дело в том, что Андерсен… Федор Матвеевич, мы все же имеем дело с больным мозгом и психическим феноменом диссоциативного расстройства идентичности. Время для таких как Андерсен не имеет значения — там нет никаких временных перерывов, нет вчера, нет сегодня, нет двух лет тому назад. Все происходит здесь и сейчас непрерывно. Одни и те же действия повторяются. Для Андерсена просто не существовало тех двух лет, пока шло следствие, пока Мальвина лечилась в Швейцарии, а Родион был отправлен в Орловскую больницу. Это как открыть и закрыть глаза — миг между взмахом ресниц. Все продолжается… продолжалось… тот самый страшный май. О том, что Родиона уже нет смысла больше подставлять, Андерсен просто не догадывался.

Лето — это всегда начало. Даже если кажется, что уже конец и все понятно и во всем разобрались весной, летом открывается новая страница.

Для Машеньки Татариновой лето началось с увольнения с работы — мать сказала, что после всего случившегося ноги Машеньки не будет в «МКАД Плаза». Синяки с лица Машеньки почти сошли, но она все еще пряталась от людей, все время проводила в клубе верховой езды, но не каталась больше верхом на парковых аллеях.

На конюшне ржали кони… Машенька убирала стойла и чистила лошадей. Порой она плакала украдкой, уткнувшись в теплый бок Прыгуна, а тот фыркал и лишь тряс головой — да, да, поплачь, милая, станет легче…

В палате больницы Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй впервые после долгих дней почувствовал себя лучше. Врачи не сообщили ему о смерти Дмитрия Момзена, но разрешили сотрудникам ФСБ (они теперь вели дело в части этого эпизода) побеседовать с пациентом.

В палате безотлучно при Жирдяе дежурил офицер ФСБ, приставленный к нему и в качестве конвоира, и в качестве первого «контактера», чтобы получить показания. Олег Шашкин сказал ему, что помнит и Бигфут, и мост, и девушку… ту девушку, свою девушку… и ни о чем… слышишь ты… ни о чем не жалеет. Но до тех пор, пока из ближайшего «Макдоналдса» ему не принесут два роял-чизбургера, два… нет, три бифролла, большой картофель, сырный соус и молочный коктейль, он никаких показаний ФСБ давать не станет.

И офицеры ФСБ полетели в «Макдоналдс» за жратвой пулей — ведь дело… ох, какое дело — вся подноготная плана «К» того стоило.

В Вешняках в квартире с комнатой, превращенной в больничную палату, с набитыми повсюду на стенах скобами, бабушка и тетка тоже несли свою вахту возле Аси Раух. Бабушка жарила на кухне сырники. На столешнице, весь обсыпанный мукой, лежал газовый пистолет. Бабушка поглядывала на него искоса и слушала, как в спальне тетка и Ася занимаются, изучая азбуку слепых по специальному учебнику. Ася увлеклась этим делом — в кои-то веки за все эти два черных проклятых года она хоть чем-то увлеклась. И бабушка ради этого даже прочла инструкцию по стрельбе, чтобы тоже быть во всеоружии, когда они с Асей начнут ходить на занятия по чтению. Но сейчас она мирно лепила сырники. Ася их когда-то очень любила. И бабушка щедро сыпала в сладкий творог янтарный изюм.

Катя получила в издательстве толстого журнала МВД свежий номер со своей статьей. Она сидела за столиком летнего кафе на бульваре и запоем читала. У-у-у-ух ты! На пике положительных эмоций она достала мобильный и уже хотела набрать номер мужа, Драгоценного В. А., чтобы сказать ему… нет, спросить сначала, как он, как чувствует себя, как перелом — срастается? И вообще, можно ли дозвониться с мобильника на Гавайи??