Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 63
Белая меланхолия
Днем я делаю то, что собиралась сделать. В горном ручье набираю воды в бутылку, взятую на кухне заброшенного дома. Ягоды отыскать труднее, но я все-таки нахожу поляну с земляникой, завязываю подол как карман и собираю ягоды туда.
Вечером Видар засыпает под одеялом, но от него столько жара, что я потею и не могу уснуть.
Я думаю обо всем, что Валле творил со мной последние шесть месяцев. Его руки хватали меня за грудь и бедра, дергали за волосы с такой силой, что у меня белело в глазах. Еще я думаю о его проклятом органе и обо всем, что он им делал. Хуже всего было, когда он сунул его не в то отверстие. Оттуда потом текли кровь и кал, а мне еще несколько дней было трудно ходить и сидеть.
Странно, но, несмотря на все эти гнусности, я верю, что нравилась Валле, что он меня почти любил, и только за то, что отличало меня от Ингара: за то, что я женщина.
Отец Ингара любил и ненавидел меня за то, что я женщина.
* * *
На следующий день прохладнее, хотя до этого долго стояла жара; когда я кладу ладонь на лоб Видара, мне кажется, что он тоже не такой горячий. Видар смотрит на меня большими круглыми глазами. Они уже не так блестят, как вчера, они скорее сухие. Хороший знак.
– Мне нужно вернуться к нам домой, – объясняю я. – Если кто-то придет – не открывай и сиди тихо, везде воры и разбойники, как в “Дон Кихоте”.
Видар устало моргает и кивает.
– Сансопанса, – сипит он.
– Да, когда я вернусь и принесу еды, ты будешь Санчо Пансой, а я Дон Кихотом. Найдем драгоценности, которые украли у твоей жены Терезы, и вернем ей.
Видару иногда хочется поиграть в Санчо Пансу, но он плохо читает, и потому игра у него выходит перепутанная, не совсем как в книге.
– Ешь землянику, – говорю я. – А то все лето не буду с тобой играть.
Выхожу. Солнце уже высоко, но ветер холодный. Над елями висит туман, а может, это облака плывут так низко. Птицы молчат, даже когда я спускаюсь в долину. Под ветвями странный красноватый свет. Я мерзну от ветра, который иногда налетает из-за стволов; кожа на бедрах, под платьем, пупырчатая, как у цыпленка.
И тут начинается он.
Опасный северо-западный ветер, тот, что может, набрав силу, обрушить с горы валуны, под которыми окажутся погребенными целые деревни. Надо мной грохочет, словно я уже под обвалом. Я останавливаюсь и смотрю в небо.
Камни не валятся, но небо заволокло пеленой из мелких камешков и земли, сорванных с горы, и я прячусь, заползаю под густые ветви. Сажусь под деревом и хватаюсь за ствол, как учил Пе, если северо-западный застал врасплох, держусь изо всех сил, чтобы меня не унесло ветром, и закрываю глаза.
Щелканье камешков эхом отдается в лесу, могучая ель гудит у меня над головой, ствол трещит под руками, и кажется, будто это нога великана, борющегося с ветром. Северо-западный хватает великана за руки, ломает его тело и поднимает в воздух кору и мелкий мусор, которые хлещут меня по лицу.
Затем в недрах дерева раздается скрип, и кажется, что весь лес выдыхает: ветер внезапно улегся, замер.
Звук, идущий сверху, больше не похож на ветер, там что-то стрекочет и стучит.
Я выплевываю хвою и мусор и открываю глаза.
Осторожно отползаю, отвожу толстую ветку.
Я вижу небывалое, но вижу ясно и отчетливо. Тело становится легким, эфемерным, как пар, который распадается при малейшем дуновении воздуха.
Я в Стране великанов. Той самой, из “Путешествий Гулливера”. В Стране великанов, где крысы размером с человека.
Наверху, будто тени в дыму, летят бок о бок две гигантские стрекозы, два воздушных чудовища. Они рассекают великаньими крыльями дневной свет, и весь лес мерцает.
Глава 64
Анарисфьеллен
Перу Квидингу всегда нравился вид с холма, на котором они сейчас стояли.
Здесь дороги заканчивались, дальше до Витваттнета предстояло идти пешком, и физически это был самый сложный отрезок пути. От вида на почти девственный лес, который потом сменит бесплодная Овиксфьеллен, ему многие годы делалось тепло на душе.
Но в последнее время все изменилось, и теперь вид с холма вселял тревогу, как в прошлом году. Горные хребты после долгой засухи приобрели ржавый оттенок, дым пожаров беспокойно колыхался над верхушками деревьев. Кое-где горел подлесок; там дым был чернее, а земля мерцала оранжевым.
Камилла обняла его.
– Это ведь не у нас горит?
– Не знаю, – сказал Пер.
В лесу возле домов тоже висел неотвязный дым, но там, похоже, ничего не горит.
“Пока не горит”, – подумал Пер. Камилла теснее прижалась к нему и спросила:
– Что теперь делать?
Пер подумал.
– Если Валле и Аста еще не увели детей на хутор, мы должны их туда увести.
Камилла громко вздохнула и оттолкнула его.
– Проклятый, проклятый Валле.
Они спускались с холма другой дорогой; путь, как всегда, требовал осторожности. Камни скатывались по крутому склону на опушку.
Камилла на пару шагов опережала Пера, и он знал: они думают об одном и том же. Валле сошел с ума. Валле перешел границу.
– Если мы не хотим столкнуться с пожарными, придется сделать приличный крюк, – сказал Пер, когда они огибали выступ скалы.
– Значит, сделаем крюк, – согласилась Камилла. – Придется идти через Тоссосен.
Обычно они ходили вдоль ручья, который убегал в лес метрах в пятидесяти от них, но теперь пошли по каменистому склону дальше.
Через несколько минут Камилла остановилась, шумно выдохнула и вытерла лоб рукой.
– Не могу больше.
Пер и Камилла смотрели на охваченный огнем лес. Пролетели два вертолета и два самолета.
– А вдруг все вышло бы иначе? – спросил Пер, глядя на хаос внизу. – Так хорошо все начиналось… Как будто все кто-то решил заранее.
Пер знал, что они опять думают об одном и том же. О ночи, когда он стал Пе, а Камилла – Эм. Милла.
Пока он спал в кельнском отеле после выступления на теплоходе, сделавшем рейс в Дюссельдорф и обратно, Мелисса Юнгстранд стала Стиной Квидинг.
