– Хорошо. А Эмми?

– Я в порядке, – сказала она.

– Потому что у тебя есть мы, – сказал Альберт.

Он злился на меня, но в своем гневе сорвался на Эмми, и ее личико погрустнело.

В землю между мной и Альбертом врезался камень, брошенный с такой силой, что отскочил под деревья. Мы подняли головы. Моз вскочил на ноги, его глаза метали молнии, а тело напряглось, будто он был готов броситься с кулаками нанас обоих.

«Вы такие мелочные, – показал он. – Ваш дух такой эгоистичный».

Я посмотрел на Форреста, но он, похоже, ничуть не удивился внезапной вспышке.

«Вы видите только то, что перед глазами. Думаете только о себе».

Я мог бы возразить, что только что помог целой семье, или заметить, что мы делаем все возможное, чтобы уберечь Эмми, или напомнить ему, что именно потому, что мы помогли ей, за наши головы назначена награда, и мы всего в одном шаге от тюрьмы или хуже. Но у него под ногами были и другие камни, и я не был уверен, что он не решит бросить еще один, на этот раз прямо в меня. Ведь он уже уложил человека таким образом. Этого Моза я не знал и понятия не имел, на что он способен или нет.

– А что ты видишь теперь, Моз? – спросила Эмми. Я видел, что это не от страха, а из-за глубокой обеспокоенности.

«Историю, – показал он. – Я вижу, кто я».

Мне хотелось спросить его, кто же он, но, честно говоря, я слишком боялся. А вот Эмми отважилась:

– Расскажи нам.

Моз задумался, на лице все еще застыла маска гнева. Потом он расслабился, расправил плечи и показал: «Идите за мной».

Мы пошли за ним, все, кроме Форреста, который просто смотрел нам вслед. Я ощущал между ними какой-то сговор, хотя не понимал, до какой степени. В тот момент из-за того, что я не знал этого нового Моза, да и Форрест по большей части оставался загадкой, я опасался, куда это все может нас завести. Я видел, что Альберт испытывает то же самое – он продолжал бдительно оглядываться на меня и Эмми через плечо.

С тех пор как мы наткнулись на скелет на острове, все изменилось. Я гадал, не прокляты ли мы. Я читал про такое: люди тревожили мертвых и платили за это ужасную цену. Или, может, в Моза вселился мстительный дух предков. Какой бы ни была правда, я хотел вернуться. Вернуться к реке. Вернуться во времени. Вернуться в то место под платаном на берегу Гилеада, где светлячки были подобны миллиону звезд, а рядом Эмми держала меня за руку, и на короткий миг я почувствовал себя совершенно свободным и глубоко счастливым.

– Они все мертвы, – сказала Эмми.

Моз резко остановился. Он медленно развернулся и пронзил ее своими темными глазами. Потом показал: «Тридцать восемь». Он посмотрел на нас с Альбертом, словно мы должны были что-то понять, но увидел, что мы не понимаем, поэтому развернулся и пошел дальше.

Моз привел нас на место, где я уже бывал с Мэйбет. Небольшой участок травы за решетчатой железной оградой, в центре которого возвышался похожий на надгробие кусок гранита. Моз стоял перед камнем, не шевелясь, как будто сам был высечен из гранита, и смотрел на вырубленные на нем слова:

– Все мертвы, – сказал я, повторив слова, сказанные Эмми не только минуту назад, но и несколько дней назад, когда она отходила после припадка на острове.

– Это здесь ты был все время? – спросил Альберт.

Моз покачал головой и показал: «Один, думал. И в библиотеке».

– В библиотеке? – спросил я. – Зачем?

«Узнать, кто я».

– И кто ты? – спросила Эмми.

«Моз, – показал он. – И не Моз». Потом показал по буквам: «А-м-д-а-ч-а. Разбитый вдребезги».

– Форрест привел тебя сюда? – спросил я.

Моз кивнул.

– Он рассказал тебе про повешенных сиу?

«Немного. Всю историю я узнал сам, в библиотеке».

– Что за история? – спросил Альберт.

Моз показал: «Сядьте».

Я не стану пересказывать вам целиком тяжелую, красноречиво показанную историю, которую поведал нам Моз, но вот самое основное.

К концу лета 1882 года большую часть земель в южной Миннесоте, на которых поколениями жили сиу, у них отняли. Условия договоров либо плохо объясняли индейцам, либо откровенно игнорировали. Из-за алчности белых, назначенных агентами индейцев, сиу не получили обещанных денег и продовольствия. Наконец голодающие женщины и дети пришли умолять одного из агентов о еде.

«Знаете, что сказал им агент?» – показал Моз. Он уронил руки, и, видя страдания на его лице, я не был уверен, что он продолжит. «Он сказал им есть траву», – наконец продолжил он.

Голодные и плохо одетые, злые и отчаянные, некоторые сиу южной Миннесоты отправились на войну. Конфликт продлился всего несколько недель, но с обеих сторон погибли сотни человек. Белые окружили почти всех индейцев в этой части штата, даже тех, кто не имел никакого отношения к войне, и отправили в концентрационные лагеря. С наступлением зимы счет умершим от болезней пошел на сотни. Выживших раскидали по резервациям и поселениям аж до самой Монтаны.

Почти четыреста мужчин сиу предстали перед судом за свое участие, реальное или предполагаемое, в кровавом конфликте. Суды были фикцией. Никому из сиу не предоставили адвоката. У них не было шанса защитить себя от ложных обвинений. Некоторые слушания длились всего несколько минут. По окончании больше трехсот человек были приговорены к казни. Президент Авраам Линкольн смягчил наказание всем, кроме тридцати девяти, которых признали виновными в наиболее чудовищных деяниях. 26 декабря 1862 года – «На следующий день после Рождества», – показал Моз, и я чувствовал его горечь, – тридцать восемь из этих приговоренных мужчин сопроводили к эшафоту, спецально сделанному в форме квадрата, чтобы казнить всех одновременно.

«Им связали руки за спиной, а на головы накинули капюшоны, – показал Моз. – Они не видели друг друга, поэтому выкрикивали свои имена, чтобы остальные знали, что они все здесь, все вместе духом и телом. Их приговорили, но не сломили. Среди них был Амдача».

Моз поднял залитое слезами лицо к небу и не сразу смог продолжить.

«Огромная толпа белых людей собралась посмотреть. В назначенный час одним ударом топора все тридцать восемь человек предали смерти. И толпа, эта толпа нетерпеливых зрителей, ликовала».

Пока Моз рассказывал историю, по моим щекам тоже текли слезы. Все это – эта вопиющая бесчеловечность, это немыслимое извращенное правосудие – совершалось в месте, где я провел последние четыре года своей жизни, и тем не менее ни разу, ни на одном из уроков в Линкольнской школе для индейцев я об этом не слышал. До сих пор не знаю, оплакивал ли я тогда этих людей, с которыми обошлись несправедливо, или Моза, чью боль ощущал как свою, или плакал от чувства вины, которое тяжело давило на сердце. Я происходил из другого народа, чем Моз. Моя кожа была такого же цвета, как кожа тех, кто чудовищно поступал с целой нацией, и я чувствовал яд их преступлений в своей крови.