– Настюша, пойдём-ка поговорим! – предложил Илья Георгиевич загадочным шёпотом и увёл Асю в Пашину комнату.

Здесь ей показалось совсем уж холодно – так что больно коже. Бесприютные учебники на столе и подоконнике. Диванчик с наброшенным поверх неубранной постели покрывалом, и на нём – футбольный мяч. Ася присела на край и вопросительно поглядела на старика.

– Я всё знаю про Лёшу! – скорбно начал Илья Георгиевич. – Мне Сонечка рассказала. Ты подумай, такие страсти ведь только от большой любви! Так боится тебя потерять, что на всё готов!

Ася опустила взгляд на истёртый паркет у дивана.

– Знаете, в чём дело… Я не кроткая и не милая, как вы тут все думали. Я другая. И у этой другой ничего нет и никого нет. Нет даже просто почвы под ногами. Какая уж ей большая любовь! – сказала она и едва ли не с вызовом взглянула на Илью Георгиевича.

– Ну как же ничего нет, Настенька! Есть семья. Есть любимая работа! – участливо предположил старик.

– Это у той тупицы была любимая работа. А я не хочу больше учить их. За их желанием рисовать ничего нет – ни одной спасённой жизни. Одни сюси-пуси, чтоб только на стенку повесить или выложить в соцсеть.

– Настенька, нельзя слишком строго… – начал было Илья Георгиевич, но Ася гневно перебила:

– И я не хочу семьи с Лёшкой! Потому что за его семьёй тоже ничего нет. Одно скряжничество! Мой дом, моя жена, моё добро! А я не хочу ничего своего! Хочу сплестись одним клубком со всеми, кого не пускают в дом, и греть их, сколько хватит моего тепла! – проговорила она внезапно охрипшим голосом.

– То-то и беда, что нисколько! Нисколько не хватит! – взволнованно возразил Илья Георгиевич. – Через ненависть никому не будет тепла!

– При чём тут ненависть? – возмутилась Ася. – Какая ещё ненависть! Наоборот!.. – И, внезапно сообразив, кивнула. – Ну конечно, я ненавижу. Да. Я ненавижу… – Она отвела взгляд и растерянно перекатила ладонью притихший на диване мяч.

– Вот послушай-ка целебную вещь! – сказал Илья Георгиевич и, сбегав в комнату за скрипкой, прикрыл поплотнее дверь, чтобы не мешал Серафимин мультфильм. Вздохнул и приладил инструмент под подбородок.

Подчинившись, Ася легла бочком на Пашкин диван и заслушалась тонким, как истёртая золотая нить, звуком. Она знала эту музыку – это была «Сицилиана» Баха. Ну вот, думала она, Бог решил спасти её от ненависти и послал докучливого старика со скрипкой.

Краем сердца Ася помнила о сидевшей в незнакомой прихожей Марфуше, но не шевелилась, боясь прервать процесс исцеления. Несмотря на слабость пальцев и тонкость мелодии, музыка не была жалобной. Она казалась Асе жнивьём, спелыми хлебами, зрелыми лугами. Да, она была похожа на сноп золотых колосьев – большими трудами собранный урожай любви.

Пролетели пять минут золотого звука.

– Саня говорит, что справедливость – это душевное буржуйство. Слишком это дерзко – на земле её требовать. Надо просто простить… – сказала Ася, когда Илья Георгиевич опустил смычок.

Старик присел на стул у постели.

– А с этим и не поспоришь, Настенька. Всё так. Смирение да прощение – простой хлеб, но им будешь сыт, а справедливости искать – вечно ходить голодным.

Ася кивнула. Явление Ильи Георгиевича с микстурой скрипичной музыки было очень спасёновским – очень папиным, когда он дудочкой изгонял мамину зубную боль, очень Саниным, когда мучительно бросавший курить брат стал разводить на блюдце игрушечные костры из облетевших на подоконник сухих цветков герани и найденных за плинтусом хвоинок от новогодней ёлки. Поэтичные нелепости были частью милого мира, который рушился вокруг Аси.

– Хорошо. Я поговорю с Лёшкой. В конце концов, Бог ведь сберёг собак. Мы никак не поймём, что там произошло, почему калитка оказалась открыта… Может, он сам и открыл? – сказала она с надеждой и, поднявшись, вышла в гостиную. – Серафима, пошли! Там у нас собака дома! Марфуша у нас! Переживает, волнуется. Пошли жалеть её! Птенца только крепче держи.

– Собака у нас? – поразилась Серафима, мигом соскочив со стула. И тут же в прихожей запел старенький «соловьиный» звонок.

– Это Паша! – всполошился Илья Георгиевич и кинулся открывать.

И правда, в дверь ввалился внук и, не обратив ни малейшего внимания на присутствующих, прямо в куртке и кроссовках зашёл на кухню.

– Дайте что-нибудь! – прохрипел он, шаря на полочке с дедовыми лекарствами. Выковырял аспирин, разгрыз и, страшно морщась, запил прямо из кувшина.

– Паша, что с тобой! Что болит? – бросился к внуку Илья Георгиевич.

– Дед, свитер мой где, который ты стирал? И куртку дай другую! Я задубел уже в мокрой! – переводя дыхание, сказал Пашка.

– Паша, это что значит?! – сипло крикнул Илья Георгиевич. – Какой ещё свитер! Я никуда тебя не пущу!

Ася задержалась в прихожей у Трифоновых и, не обращая внимания на Серафиму, торопившуюся к Марфуше и дёргавшую её за руку, наблюдала через открытую дверь комнаты за Пашкой.

Обшарив шкаф, он набил барахла в спортивную сумку, выудил из-под стола телефонную зарядку, снова сбегал на кухню и, кинув к вещам аспирин и пакет сушек, стал переодеваться. Куртка, которую он вытащил из шкафа, была тесновата в плечах – он носил её два года назад.

– Ладно, дед, покеда. Всё нормально, я на связи! – И, не дав Илье Георгиевичу шансов на возражения, вышел за дверь.

– Подожди! – велела Ася племяннице и, выдернув руку из ладошки Серафимы, сбежала по лестнице вслед за Пашкой.

Она настигла его во дворе. Он остановился и прямо посмотрел Асе в глаза:

– Василиса Мышу нашла в загоне!

– Нашла? – переспросила Ася, и в её лице смешались секундная радость и ужас.

– Поворошила там носом и нашла Мышь. Завыла – мы прибежали. У неё, может, ноги отказали, а потом её домиком завалило. Но не сгорела, шкура целая. Просто задохнулась в дыму.

Ася широко распахнула глаза, и сразу по лицу покатились крупные горячие капли.

– Паш, а ты? Ты не заболел? – как во сне сказала она и потянулась ладонью ко лбу подростка.

Пашка мотнул головой:

– Нормально я. Деду только не говори. Следи там за ним! – и пошёл прочь из двора.

Ася не стала мыть напуганную Марфушу в ванной. Протёрла шкуру и лапы влажными салфетками и разрешила хихикающей от восторга племяннице угостить гостью курочкой.

Марфуша поела и, довольная, улеглась в прихожей – мордой на ботинки хозяйки. Тем временем разыскали подходящие игрушки – скрасить новый Марфушин быт – и подумали, где устроить уголок с водой и едой. Асе показалось даже, что теперь, когда в доме есть собака, у всех у них начнётся настоящая, хорошая жизнь. Известие о Мыши она пока что отодвинула прочь из сознания, как если бы и не рассказывал ей ничего Пашка, и вообще не приезжал – так, приснилось.