Усиленно работают не только зрение и слух. Моя кожа настолько чувствительна, что я могу определить, хлопковая на мне рубашка или полиэстеровая, по тому, какую температуру она создает на спине. Мне приходится срезать все бирки с одежды, потому что они дерут кожу, как наждачная бумага. Если ко мне кто-то прикасается неожиданно, я кричу – не от испуга, а потому, что мои нервные окончания находятся как будто не внутри, а снаружи.

И гиперчувствительно не только мое тело; мой ум обычно перевозбужден. Я всегда считал странным, когда меня описывали как робота или говорили, что у меня нет эмоций, ведь на самом деле я всегда паникую по какому-нибудь поводу. Мне неприятно общаться с людьми, если я не могу предсказать их реакцию. Я никогда не задаюсь вопросом, как выгляжу с точки зрения того или другого человека; мне такая мысль даже в голову бы не пришла, если бы мама не привлекала моего внимания к этой теме.

Когда я делаю кому-то комплимент, то не потому, что так надо, а потому, что это правда. Даже повседневные языковые формы общения составляют для меня трудность. Если вы скажете мне «спасибо», я буду долго рыться в базе данных своего ума, чтобы отыскать там слово «пожалуйста». Я не могу болтать о погоде только для того, чтобы чем-то заполнить паузу. Я все время буду думать: «Это так фальшиво». Если вы в чем-то ошибетесь, я вас поправлю – не потому, что хочу доставить вам неприятность (на самом деле я вообще не думаю о вас), просто для меня факты гораздо важнее, чем люди.

Никто не спрашивает Супермена, мешает ли ему рентгеновское зрение; не странно ли это – заглядывать в кирпичные здания сквозь стены и видеть, как мужья избивают своих жен, женщины томятся от одиночества или неудачники ползают по порносайтам. Никто не спрашивает Человека-паука, кружится ли у него голова. Если их суперсилы такие же, как мои, неудивительно, что они постоянно подвергают себя опасностям. Вероятно, они рассчитывают на быструю смерть.

Мама Спатакопоулос не будет разговаривать со мной, пока я не соглашусь чуть-чуть чего-нибудь перекусить. Так и получается, что я сижу перед полной тарелкой спагетти с фрикадельками и задаю ей вопросы о Джесс Огилви.

– Вы помните эту девушку? – спрашиваю я, показывая ей фотографию Джесс.

– Да, бедняжка, я видела в новостях, что с ней случилось.

– Я так понимаю, она была здесь за несколько дней до убийства?

Женщина кивает:

– Со своим парнем и еще с одним.

– Вы имеете в виду Джейкоба Ханта? – Я показываю и его фото тоже.

– Это он. – Хозяйка пиццерии пожимает плечами.

– У вас есть здесь камеры наблюдения?

– Нет. Зачем? Разве в нашем районе опасно?

– Просто подумал, можно было бы взглянуть, что между ними происходило в тот вечер.

– О, я могу вам рассказать, – заверяет меня Мама Спатакопоулос. – Была крупная ссора.

– Что случилось?

– Девушка, она очень расстроилась. Она плакала и в конце концов выбежала на улицу. Оставила этого парнишку Ханта в одиночестве есть пиццу.

– Вы знаете, что ее расстроило? Из-за чего они поссорились?

– Ну… – отвечает мне женщина. – Я не все слышала, но, похоже, он ревновал.

– Мисс Спатакопоулос, – я подаюсь вперед, – это очень важно: вы слышали какую-нибудь конкретную угрозу Джесс в словах Джейкоба? Или видели, как он физически напал на нее?

Глаза мамаши расширяются.

– О, это не Джейкоб ревновал, – говорит она, – а тот, другой, ее парень.

Я перехватываю Марка Магуайра в тот момент, когда он выходит из студенческого центра с двумя своими приятелями.

– Как пообедал, Марк? – спрашиваю я, отходя от фонаря, к которому прислонялся. – Заказывал пиццу? Она так же хороша, как у Мамы Спатакопоулос?

– Вы, должно быть, меня разыгрываете, – отвечает он. – Я не буду с вами разговаривать.

– Я думал, как горюющий друг, ты захочешь сделать именно это.

– Знаете, чего я хочу? Засудить вас за то, что вы со мной сделали!

– Я тебя отпустил, – говорю я, пожимая плечами. – Людей все время берут под арест, а потом отпускают. – Я шагаю рядом с ним, в ногу. – Только что у меня был весьма любопытный разговор с хозяйкой пиццерии. Она припомнила, что вы с Джесс ссорились, когда были в ее заведении.

Марк ускоряет шаг, я не отстаю.

– И что? Мы поссорились. Я уже говорил вам об этом.

– Из-за чего вы поссорились?

– Из-за Джейкоба Ханта. Джесс считала его беспомощным дурачком, а он постоянно использовал это, чтобы привлечь к себе внимание.

– Привлечь внимание?

– Он хотел ее, – говорит Марк. – Изображал из себя такого бедного-несчастного, чтобы она сама пришла к нему в руки. В ресторане он набрался храбрости и пригласил ее на свидание. Прямо в моем присутствии, как будто меня там вообще не было. Я всего лишь поставил Ханта на место и напомнил ему, что его мамочка оплачивает для него общество Джесс.

– Как она отреагировала?

– Взбесилась. – Марк останавливается и поворачивается ко мне. – Слушайте, может, я не самый чувствительный парень…

– Вот как, а я и не заметил…

Марк сверкает на меня глазами:

– Я пытаюсь кое-что вам объяснить. Я говорил и делал такие вещи, которыми не горжусь. Я ревнив. Мне хотелось быть первым номером в списке Джесс. Может быть, я несколько раз переступал черту, пытаясь добиться этого, но я никогда не причинил бы ей вреда. Никогда! Тогда в пиццерии я затеял ссору прежде всего для того, чтобы защитить ее. Она доверяла всем, видела в людях только хорошее. Я же насквозь видел этого лжеца Ханта, даже если Джесс ничего не замечала.

– О чем ты?

Марк складывает на груди руки:

– На первом курсе я жил в комнате с одним парнем, который играл в карточки с покемонами. Он никогда не принимал душ и бо́льшую часть времени проводил в компьютерной лаборатории. За год я с ним самое большее десятком фраз перекинулся. Он был чертовски умный – выпустился раньше времени и пошел проектировать ракетные системы в Пентагон или еще куда. Вероятно, у него тоже был Аспергер, но никто не вешал на него никакого другого ярлыка, кроме ботаника. Я хочу сказать только одно: есть разница между умственной отсталостью и социальной отсталостью. Одно – это дефект, другое – лишь пропуск на свободу из тюрьмы.

– Думаю, современная психиатрия побьет твои доводы, Марк. Есть разница между неловкостью в общении с людьми и клиническим диагнозом «синдром Аспергера».

– Да. – Он встречается со мной взглядом. – Так говорила Джесс, а теперь она мертва.

Второй день подряд я оказываюсь на кухне в доме Хантов. Эмма готовит что-то у плиты, а Джейкоб сидит за столом. Я перевожу взгляд с его лица, склоненного над печальной коллекцией фотографий с мест преступлений, на мать.