Большинство людей знали Криса Хайтауэра как товарного брокера, имевшего связи с местным сообществом Род-Айленда. Он преподавал в воскресной школе и работал с трудными подростками. Но однажды осенью 1991-го пошел на убийство и расправился с Эрнестом Бренделом и его семьей. Столкнувшись с финансовыми проблемами и расставшись с женой, Хайтауэр купил арбалет и отправился к Бренделу. Там Хайтауэр спрятался в гараже и, когда Брендел приехал домой, пустил ему стрелу в грудь. А при попытке Брендела убежать Хайтауэр выстрелил в него еще два раза. Преследуемому мужчине удалось забраться во вторую стоявшую в гараже машину, «тойоту», где Хайтауэр размозжил ему череп ломом.

Затем Хайтауэр забрал Эмили с продленки в школе, показав водительское удостоверение Брендела как доказательство, что он друг семьи, которому доверяют отвезти девочку домой. Когда в тот вечер Элис Брендел вернулась с работы, ее и Эмили усыпили снотворным. Больше членов семьи Брендел живыми никто не видел.

На следующий день Хайтауэр принес щетку, шланг, соляную кислоту и пятидесятифунтовый мешок извести. Он вымыл гараж с соляной кислотой, чтобы избавиться от следов крови. С той же целью отчистил машину питьевой содой.

Через шесть недель женщина, гулявшая с собакой, наткнулась на две неглубокие могилы. В одной находились останки Эрнеста Брендела. В другой – Элис Брендел с затянутым на шее шарфом и Эмили, которую, как считало следствие, похоронили заживо. В могиле лежал пустой мешок от извести. В «тойоте», на которой разъезжал Хайтауэр, полицейские нашли оторванный уголок этого пакета, а также чек из хозяйственного магазина на известь и соляную кислоту.

Хайтауэра признали виновным и дали ему три пожизненных срока. С такими друзьями кому нужны враги?

Я все просчитал, в конце концов мне придется заботиться о брате.

Не поймите меня неправильно. Я не такой колоссальный подлец, что собираюсь полностью игнорировать Джейкоба, когда мы вырастем и – не могу себе даже представить этого – мамы не будет рядом. Хотя меня бесит это молчаливое заключение, что, когда мама больше не сможет присматривать за Джейкобом, догадайтесь, кто возьмет на себя ответственность за него?

Как-то раз я прочел в новостях в Интернете историю об одной женщине из Англии, у которой был слабоумный сын – сильно слабоумный, не такой, как Джейкоб, а не способный самостоятельно почистить зубы или сходить в туалет, когда нужда припрет. Позвольте сказать вам: если Джейкобу когда-нибудь понадобятся взрослые подгузники, я не стану их менять, даже если за это меня объявят последним негодяем на свете. Ну так вот, у этой женщины была эмфизема, и она медленно умирала. Настал момент, когда она уже не могла сидеть весь день в инвалидном кресле, тем более помогать своему сыну. Там была ее фотография с отпрыском, и, хотя я ожидал увидеть мальчика моего возраста, Ронни легко могло быть за сорок. У него на подбородке росла редкая щетина, а под футболкой с «Могучими рейнджерами» вырисовывался животик. Ронни широко улыбался матери, обнажая в улыбке десны, и обнимал ее, сидящую в инвалидном кресле с торчащими из носа трубками.

Я не мог оторвать взгляд от Ронни. Вдруг мне пришло в голову, что однажды, когда я женюсь и обзаведусь полным домом детишек, Джейкоб, как и прежде, будет смотреть этих дурацких «Борцов с преступностью» и есть желтое по средам. Мама и доктор Мун, психиатр Джейкоба, всегда говорили об этом абстрактно, как бы в подтверждение их мысли, что прививки имеют отношение к аутизму и аутизм – относительно новый феномен. («Если он действительно существовал всегда, где тогда все те дети-аутисты, которые выросли и стали взрослыми? Поверьте, если бы им поставили какой-нибудь другой диагноз, мы все равно знали бы, кто они».) Но до той самой секунды, когда увидел Ронни, я не связывал это со своим братом, не думал, что когда-нибудь он станет тем самым взрослым аутистом. Разумеется, ему может повезти и он получит работу в Силиконовой долине, как один из пристроившихся там аспи, но, когда Джейкоб сорвется и начнет крушить стенки своего пластикового отсека на упомянутой работе, мы все понимаем, кому позвонят в первую очередь.

Ронни никогда не станет взрослым, это ясно, потому о его матери и написали в газете «Гардиан»: женщина разместила там объявление с просьбой к какой-нибудь семье взять под опеку Ронни и обращаться с ним как со своим ребенком, когда она умрет. «Он милый мальчик, – говорила она, – хотя до сих пор мочится в постель».

«Вот радость-то, – подумал я. – Кто по доброй воле возьмется разгребать чужое дерьмо?» Мне было интересно, что за люди откликнутся на обращение матери Ронни. Наверное, кто-нибудь вроде матери Терезы. Или те, о которых пишут на последних страницах журнала «Пипл»: они берут под опеку два десятка детей с особыми потребностями и каким-то образом умудряются сделать их членами семьи. Или, хуже того, может, его возьмет к себе какой-нибудь одинокий старый извращенец, который посчитает, что парень вроде Ронни не поймет, если его будут то и дело лапать. Мама Ронни сказала, что приют не вариант, так как Ронни никогда не жил в таком и уже не сможет приспособиться. Она хотела пристроить сына к человеку, который будет любить его так же, как она.

Короче, эта статья заставила меня задуматься о Джейкобе. Он мог бы прижиться в приюте, вероятно, если ему позволят по утрам принимать душ первым. Но если я отправлю брата в такое место (не спрашивайте меня, как я собираюсь его найти), что это скажет обо мне? Что я слишком эгоистичен, чтобы взять под опеку собственного брата? Что я не люблю его?

И все же тихий голосок у меня в голове произнес: ты на это не подписывался.

Тогда я понял: мама тоже не подписывалась, но это ничуть не уменьшило ее любовь к Джейкобу.

Так вот моя сделка: я знаю, что рано или поздно мне придется отвечать за Джейкоба. Когда я найду девушку, на которой захочу жениться, то буду вынужден делать ей предложение с тем условием, что Джейкоб и я – мы идем в комплекте. В самые неподходящие моменты мне, вероятно, придется оправдываться за него или уговаривать его перестать чудить, как сейчас делает мама.

Я не говорю этого вслух, но в глубине сознания у меня мелькает мысль: если бы Джейкоба осудили за убийство и посадили в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, то моя жизнь немного упростилась бы.

Я ненавижу себя за такие мысли, но не собираюсь лгать вам.

И полагаю, не имеет значения, чувство вины заставит меня в будущем заботиться о Джейкобе или любовь, потому что я в любом случае буду это делать.

Просто было бы неплохо, если бы меня сперва спросили, понимаете?

Мама Спатакопоулос стоит у дверей моей квартиры-офиса с дневным приношением.

– У нас осталось немного ригатони, – говорит она. – А вы так много работаете и все худеете день ото дня.

Я со смехом беру из ее рук контейнер. Пахнет он невероятно, и Тор начинает скакать вокруг моих ног, напоминая, чтобы я не забыл выделить ему братскую долю.