был построен внешний забор, который скрыл от посторонних глаз весь дом до самой крыши. На первом этаже жили солдаты, в комнатах второго этажа содержались узники. Площадь, куда выходил фасад дома, была переименована и стала называться площадью Народной мести[384].

Нетрудно представить себе тревогу и ужас Гиббса, когда ему наконец удалось попасть в дом. С болью в душе он осматривал комнаты, которые большевики оставили в ужасном беспорядке: солдаты спешили сжечь личные вещи Царской Семьи, и на полу валялись обгоревшие остатки вещей и одежды. Обои в комнатах были испещрены непристойными надписями, а стены туалетной комнаты изрисованы похабными картинками, изображавшими Распутина и Александру. Но невозможно описать потрясение, которое должен был испытать Гиббс, спустившись в забрызганный кровью подвал.

Однако записи в его дневнике, где он рассказывал о своих страшных находках, и его показания во время расследования, проводившегося белогвардейскими офицерами, были на удивление бесстрастны. Вероятно, это можно было объяснить тем, что Гиббс продолжал надеяться на счастливый случай, благодаря которому Царская Семья могла спастись. Эта надежда не покидала его еще несколько месяцев.

«Я не увидел ничего необычного. В комнатах был страшный беспорядок. В печах я нашел кучу обгоревших предметов: рамки для фотографий, разные щетки и расчески, маленькую корзинку, в которой Цесаревич хранил свои щетки для волос. Что-то просто валялось на полу, но личных вещей было не так много».

Гиббс не упомянул об одной любопытной подробности: осматривая покинутые комнаты, он поднимал с пола и складывал в пакет разные обломки, обрывки бумаги и кусочки ткани. Можно предположить, что, находясь в подавленном состоянии, Гиббс собирал вещи, которые в будущем напоминали бы ему о Царской Семье, или же он хотел сохранить их для грядущих поколений. Наиболее вероятным представляется следующее объяснение: Гиббс полагал, что они могут иметь некую культовую значимость.

Совершенно очевидно, что англичанин всю свою жизнь дорожил этими памятными для него вещами, среди которых были и окровавленные бинты Алексея. Ему было бы приятно узнать, что в 1993 году Фонд Вернера Реймерса, которому в то время принадлежала коллекция, отправил эти бинты и некоторые другие предметы в научно-исследовательский центр Олдермастон в графстве Беркшир для проведения анализов ДНК, призванных установить подлинность останков Царской Семьи.

Одной из наиболее ценных находок Гиббса была записка Цесаревича своему другу Коле, сыну доктора Деревенко. По мнению исследователей, это последнее письмо, написанное Алексеем:

«Дорогой Коля,

Все сестры Тебе, Маме и бабушке кланяются. Я чувствую себя хорошо. Как здоровье бабушки? Что делает Фефер? Днем болела голова, а теперь совсем прошла. Крепко обнимаю Тебя и давлю ногами.

Кланяйся Боткиным от нас всех.

Всегда Твой

Алексей».

Спустя несколько лет, в 1947 году, Гиббс получил грустное письмо от Коли. Сын доктора Деревенко, живший в то время в Австрии, просил его помочь найти в Англии работу. Николай также просил Гиббса помолиться за «несчастного человека, чувствовавшего себя потерянным в чужой стране».

Через несколько дней Жильяр решил вернуться в Тюмень, в то время как Гиббс захотел обосноваться в Екатеринбурге. Гиббс, вне всяких сомнений, предпочитал одиночество обществу Жильяра и остальных членов свиты. Возможно, ему казалось, что, если он останется в Екатеринбурге, он будет ближе к Царской Семье.

В течение последующих нескольких месяцев Гиббс снова и снова приходил в Дом особого назначения. Он заставлял себя спускаться в подвал, откуда не выходил часами, ведя собственное тщательное расследование. Гиббс обнаружил в стенах отверстия от пуль и штыков. Он сфотографировал все найденные отверстия и составил подробные описания. В этих записях он также никак не выдавал своих чувств. Впоследствии, когда стали известны обстоятельства расстрела, Гиббс с горечью вспоминал слова одного из очевидцев: «Было так много крови, что им пришлось взять метлу».

Беспокойство англичанина за судьбу Царской Семьи возросло, когда его разыскал Терентий Чемодуров, служивший у Императора лакеем. Чемодуров жил вместе с Царской Семьей в Доме особого назначения, затем заболел, и его перевели в тюремную больницу. Он умер год спустя. Гиббс, вспоминая о разговорах с ним, писал:

«Судя по его рассказам, когда Царская Семья праздновала Пасху, комиссар, не спрашивая разрешения, отрéзал себе от их пасхального кулича несколько больших кусков. Чемодуров также говорил, что члены семьи подвергались грубому обращению, однако мне было трудно понять его, поскольку он немного бредил».

Всего полтора года назад Гиббс служил при русском Императорском дворе, занимая престижнейшую должность домашнего учителя Царских детей. Во время и после революции ему пришлось стать участником стремительно разворачивавшихся событий. Теперь же в его жизни наступило странное затишье. Он находился в Сибири, в полном одиночестве, без работы, не зная, что ему делать дальше. Ему приходилось браться за все уроки, которые удавалось найти. В письме тете Кейт Гиббс с холодной иронией писал, что примирился с необходимостью «обучать самых невежественных» жителей Екатеринбурга.

К наступлению октября Гиббс почти оставил надежду на то, что членам Царской Семьи удалось избежать смерти. «Есть небольшая вероятность того, что они живы, тем не менее, я опасаюсь самого худшего», — писал он. В ноябре Гиббс регулярно посещал британского консула Томаса Престона в надежде получить какие-нибудь точные сведения.

Благодаря содействию Престона британский Верховный комиссар сэр Чарльз Элиот предложил Гиббсу достойную должность, и с января 1919 года он стал работать секретарем при штабе Омска «за 25 фунтов в месяц, включая питание и проживание». Однако поначалу Гиббс жил в купе поезда сэра Элиота. Ввиду того что границы территорий, занятых красными и белыми войсками, постоянно смещались, военачальникам, вынужденным перемещаться на дальние расстояния, было удобнее жить в поездах. Гордостью этого поезда были просторный вагон-ресторан с обеденным столом и купе вагона-салона.

В этот период в жизни Гиббса появилась некоторая стабильность. Изнывавший в Тюмени Жильяр докучал Гиббсу вопросами о Царской Семье: «Все с нетерпением ожидают новостей… Вы не получили мое последнее письмо?» — спрашивал он англичанина. Гиббс написал ему ответ, однако в письме в основном шла речь не о Царской Семье, а о баронессе Буксгевден. Ранее он дал ей взаймы 1300 рублей, однако г-жа Буксгевден утверждала, что ничего об этом не помнит. Поскольку Жильяр в свое время присутствовал при их разговоре, Гиббс обратился к нему за помощью. По мнению Гиббса, ошибка баронессы была очевидна: «Я всегда знал о ее скупости, — с раздражением писал он, — но никогда не думал, что она может зайти так далеко».

Время от времени Гиббса посещали грустные мысли, он также беспокоился о своем здоровье, однако совершенно не опасался за собственную