Тибор не любил такие побоища. Он убийца-виртуоз, высокооплачиваемый мастер, а то, что творится вокруг, опошляет и обесценивает его ремесло.

Видимо, апшанский князь, встревоженный присутствием чужого войска под стенами своей твердыни, решил напасть на пришельцев первым. Атака ухмыров – подходящий для этого момент. Или апшанцы с ухмырами сговорились заранее? То-то лавки некоторых местных торговцев со вчерашнего полудня были закрыты.

Все это Тибор отметил краем сознания, чтобы вернуться к теме после, а сейчас надо уцелеть. Прорываться – это они умели. Построение «кулак», Риса запихнули в середку. Тибор ведь готовит из него не солдата, который будет геройствовать в общей свалке, а себе подобного – штучное изделие, вроде перстня с отравленным шипом.

Апшанцы и ругардийцы больше интересовались друг другом, чем группой троллей, стремящихся сберечь свои чешуйчатые шкуры. Ухмыров прежде всего занимала пожива: главное – обоз пришлых людей, лавки, харчевни, и кто не мешает грабить, тот не в счет. Один выволок из охваченной огнем глинобитной хибары пыльный ковер, испачканный засохшим навозом, другой поймал за уздечку сдуревшего ишака. Тот, что разжился ковром, свалился под ноги сражающимся обезглавленный, и все четыре его мохнатых руки еще какое-то время царапали землю.

По небу на востоке разлилось пока еще прохладное золотое сияние, из-за холмов выдвинулся слепящий краешек солнца. К этому времени отряд Тибора уже находился на берегу Ибды, где собралось большинство беженцев. Рис цел, несколько троллей ранены, двоих недосчитались. Тибор тоже получил порез, рукав намок от крови.

Издали было видно, что воины с охряными плюмажами благодаря численному перевесу одерживают верх, а четверорукие, нахватав, сколько успели, удирают в сторону плоскогорья.

Могучий рыцарь в вороненых доспехах – это, безусловно, герцог Эонхийский. Охряные плюмажи не смеют к нему подойти, а он поднял свое оружие над головой, словно собирается вспороть небосвод – молится богам или колдует?

– Тибор, плохо дело, – в низком голосе Мунсыреха сквозила несвойственная старому шаману обреченность. – Он сейчас начнет пляску смерти.

Добежать до своих и вывести их наружу удалось до того, как на постоялый двор вломились ухмыры.

– К воде, живо! – крикнула Рен.

Ее меч и кинжал мелькали так, словно у нее тоже две пары рук, под стать заросшим черной шерстью противникам.

Маги соткали прикрывающую иллюзию, и ухмыры отвязались, увидев, что кучка бедно одетых слуг убегает налегке, без пожитков. Не в пример своим северным сородичам, которых медом не корми – дай кого-нибудь прибить, здешние оказались завзятыми барахольщиками.

Неподалеку от берега Ибды, где апшанская стена плавно заворачивала на юг, скопилось довольно много народу. Кто-то смотрел на разыгравшуюся катавасию с опустошенным спокойствием, кто-то цветисто бранился, кто-то причитал. Лиум, вспомнив о том, что среди солдат герцога находится Кеви, тоже завыла, все громче и громче, пока Рен не встряхнула ее и не велела:

– Замолчи. Ни к чему лишний раз показывать, что мы чужаки.

Тривигис бегло говорил по-ибдарийски, Венуста с Лиузамой изображали его жен, Айвар – слугу. Все четверо в шелковых халатах и шароварах, у женщин покрывала с вуалями из кружев мелкого плетения. Рен, с непокрытой головой, в штанах, мужской рубахе и кожаной безрукавке с нашитыми бронзовыми бляхами, производила на южан ошарашивающее впечатление. Впрочем, она уже успела кого-то порезать, кому-то что-то сломать, и с тех пор к ней не лезли. Решили, что она, верно, служит Зерл Неотступной, богине преследования, возмездия и завершения однажды начатого, и на том примирились с ее существованием.

– Интересно, скоро это закончится? – недовольно пробормотала Венуста. – Я даже умыться не успела… Кавардак устроили, хуже Унбарха с Тейзургом!

– Нет, у тех был другой кавардак, – утирая под вуалью заплаканное лицо, возразила Лиум. – Я ведь теперь ученая, тоже прочитавши евонные свитки, и все-все запомнила. Они в летучих демонов превращались, было на что поглядеть, а тут ровно потасовка на рынке, сплошная пылища… Ох, только бы Кеви не порешили, куда ему с этими дурными лбами тягаться, шейка-то у него тонкая, будто стебелек… Я ж для него еще самое главное должна сделать, и не отступлюсь, покуда не сделаю!

– Апшанцы побеждают, – заметил Тривигис. – Пленных тут обычно продают в рабство. Если понадобится, мы выкупим у них Кевриса, так даже проще. Что?..

– Он собирается устроить пляску! – Голос Венусты панически дрогнул.

– Плетем защиту! Скорее, деточка…

– Какую пляску? – спросила Лиум.

Никто не ответил. Маги – потому что в лихорадочной спешке воздвигали незримую оборону, Гаян и Рен – потому что знали, что такое «пляска смерти» герцога Эонхийского, и ничего не могли ей противопоставить.

Первыми начали умирать обладатели охряных плюмажей. Их было не меньше полутора тысяч, и вот уже ни одного не осталось – сплошной ковер из трупов, как в дурном сне. Вперемежку с ними полегли ругардийцы, не успевшие разбежаться подальше от своего повелителя: во время «пляски смерти» тот не разбирает, где чужие, а где свои. Потом настал черед подзадержавшегося охвостья четвероруких мародеров. А потом прожорливая пустота, высасывающая чужие жизни, как сырые яйца из скорлупы, добралась до тех, кто избежал участия в заварушке.

Гаян изнутри заледенел, хотя неистовое южное солнце гладило горячими пальцами его кожу, покрывшуюся мгновенной испариной. Солнце не понимало, что он вот-вот умрет. А может, понимало, но не видело в этом никакой трагедии. Рен с тоской прорычала невнятное ругательство. Люди вокруг них один за другим прощались с жизнью. Осел на землю, словно цветастый куль, тучный темнокожий ибдариец. Тонкое и гибкое, как змейка, существо с выпуклыми раскосыми глазами и белесыми рожками, принадлежащее к малому народцу элгезе, упало, захлебываясь собственной кровью, в последний раз дернулось всем телом и перестало шевелиться.

– Да чтоб ты, супостат, подавился! – в отчаянии выкрикнула Лиум, тряся кулаками.

Ей бы лучше бежать к реке, войти в воду… Хотя от герцогской «пляски смерти» никакая вода не спасет.

Тривигис тяжело опустился на колени, белки его глаз закатились, из угла рта стекала струйка слюны. Побледнел хуже покойника, но все еще борется, маги живучи. Упала, как подкошенная, знатная ибдарийка, закутанная в тонкие розовые шелка, рядом свалилась и затихла бросившаяся ей на помощь старая служанка с неприкрытым рябым лицом. Потом кто-то еще и еще… А потом сам герцог, издали похожий на игрушечного оловянного рыцаря, медленно опустил меч и тоже рухнул на землю – или, вернее, на распластанные возле ног трупы – точь-в-точь как его недавние жертвы.

– Он выдохся? – с надеждой спросил Айвар – бледный и взмокший, судорожно прижимающий к груди футляр со своей неказистой лютней.

– Нет… – Венуста выглядела до глубины души потрясенной. – Поздравляю, накаркали… Он подавился!