применять доктрину Фридмана, особенно , когда речь шла об установлении заработной платы. Они остановили рост заработной платы в своих фирмах по сравнению с аналогичными компаниями, которыми управляли менеджеры, не посещавшие бизнес-школы. Менеджеры в США и Дании, не получившие степень MBA, делят со своими работниками около 20 процентов от любого увеличения добавленной стоимости. Для менеджеров, получивших образование в бизнес-школах, эта цифра равна нулю. К некоторому разочарованию бизнес-школ и экономистов школы Фридмана-Йенсена, нет никаких доказательств того, что подготовленные в бизнес-школах менеджеры увеличивают производительность, продажи, экспорт или инвестиции. Но они увеличивают акционерную стоимость, поскольку снижают заработную плату. Кроме того, они платят себе больше, чем другим менеджерам.

Сопротивление Новому курсу, сопровождаемое антирегуляционными, антирабочими философскими позициями некоторых руководителей предприятий и доктриной Фридмана, было, однако, недостаточным. В начале 1970-х годов массовое дерегулирование и ликвидация рабочего движения были идеями, не имеющими аналогов, даже несмотря на то, что все большее число предприятий стали открыто заявлять о тяготах растущего регулирования. Все изменилось после нефтяного ценового шока 1973 года и последовавшей за ним стагфляции, которые были истолкованы как крах существующей системы и признаки того, что экономика США больше не работает. Требовалась коррекция курса, и доктрина Фридмана и ее укрепление силы бизнеса против регулирования и организованного труда стали рассматриваться как ответ.

Идеи, которые раньше отстаивались аналитическими центрами за пределами мейнстрима, стали находить приверженцев среди законодателей и бизнеса. Барри Голдуотер, кандидат в президенты от республиканцев на выборах 1964 года, не смог заручиться поддержкой широких деловых кругов отчасти потому, что его антирегуляторные идеи казались в то время экстремальными. К 1979 году Голдуотер хвастался: "Теперь, когда почти каждый из принципов, которые я отстаивал в девятнадцать шестьдесят четыре года, стал евангелием для всего спектра политики, осталось не так уж много". Рональд Рейган подтвердил этот вывод вскоре после своего избрания, когда сказал толпе консервативных активистов: "Если бы не было Барри Голдуотера, готового сделать этот одинокий шаг, мы бы не говорили о сегодняшнем празднике".

 

Большой - значит красивый

Даже если принять точку зрения, что рыночный механизм работает безотказно, нормативные акты по большей части не нужны, а бизнес должен максимизировать акционерную стоимость, все равно остается сложный вопрос с точки зрения крупных корпораций.

Многие предприятия имеют значительную возможность устанавливать свои цены, поскольку они доминируют на некоторых участках рынка или имеют лояльную клиентуру. Вспомните, например, рыночную власть компании Coca-Cola, которая контролирует 45 процентов рынка газированных безалкогольных напитков и может существенно влиять на цены в отрасли. Монополия означает, что рыночный механизм начинает давать сбои. Еще хуже, когда эти корпорации могут блокировать вход новых конкурентов или приобретать конкурирующие предприятия, как это хорошо понимали бароны-разбойники в Америке конца XIX века.

Адам Смит, изначальный сторонник магии рыночного механизма, был проклят в своем рассказе о том, как даже небольшие группы бизнесменов, собираясь вместе, могут нанести ущерб общему благу. В знаменитом отрывке из книги "Богатство народов" он писал: "Люди одной профессии редко встречаются вместе, даже для того, чтобы повеселиться и развлечься, но разговор заканчивается заговором против общества или какими-то ухищрениями для повышения цен". Основываясь на идеях Смита, многие сторонники свободного рынка по-прежнему скептически относятся к крупным корпорациям, а некоторые из них бьют тревогу, когда слияния и поглощения усиливают власть крупных игроков.

Препятствование работе рынка - не единственная причина для подозрительного отношения к крупному бизнесу. В экономике хорошо известен эффект замещения Эрроу, названный в честь лауреата Нобелевской премии экономиста Кеннета Эрроу, а затем популяризированный бизнес-ученым Клейтоном Кристенсеном как "дилемма инноватора". Она гласит, что крупные корпорации робко внедряют инновации, потому что боятся снижения собственной прибыли от существующих предложений. Если новый продукт съест доходы корпорации от того, что она уже делает, зачем его внедрять? Напротив, новый участник может быть очень заинтересован в том, чтобы сделать что-то совершенно иное, потому что его заботит только новая прибыль. Имеющиеся на сайте данные подтверждают это предположение. Среди инновационных фирм более молодые и мелкие инвестируют в исследования почти в два раза больше средств, чем более старые и крупные компании.

Еще более важным является влияние крупных корпораций на политическую и социальную власть. Судья Верховного суда США Луис Брандейс точно подметил это, когда заявил: "У нас может быть демократия или богатство, сосредоточенное в руках немногих, но мы не можем иметь и то, и другое". Он выступал против крупных корпораций не только потому, что они увеличивают концентрацию рынка и создают условия монополии, подрывая рыночный механизм. Он утверждал, что, становясь очень крупными, они осуществляют непропорционально большую политическую власть, а богатство, которое они создают для своих владельцев, еще больше деградирует политический процесс. Брандейс не так много внимания уделял социальной власти - например, чьим идеям и взглядам мы прислушиваемся, - но его рассуждения распространяются и на эту область. Когда несколько компаний и их руководители достигают более высокого статуса и большей власти, становится труднее противостоять их видению.

Однако к 1960-м годам некоторые экономисты уже высказывали идеи, которые более скептически относились к полезности антитрестовских мер, направленных на ограничение власти крупного бизнеса. Особенно важным в этом отношении был Джордж Стиглер, который рассматривал антитрестовские меры как часть общего вмешательства правительств, так же как и нормативные акты. Идеи Стиглера оказали влияние на ученых-юристов, обладающих некоторыми знаниями в области экономики, в частности, на Роберта Борка.

Влияние и личность Борка простирались далеко за пределы академических кругов. Он был генеральным солиситором Ричарда Никсона, а затем стал исполняющим обязанности генерального прокурора после того, как его предшественник и его заместитель подали в отставку вместо того, чтобы принять давление со стороны президента и уволить Арчибальда Кокса, независимого прокурора, занимавшегося Уотергейтским скандалом. Борк не испытывал подобных опасений и освободил Кокса от его обязанностей, как только вступил в должность.

Однако большее влияние Борк оказал через свою научную деятельность. Он взял идеи Стиглера и других авторов и сформулировал новый подход к антимонопольному регулированию и регулированию монополии. В центре была идея о том, что крупные корпорации, доминирующие на своем рынке, не обязательно являются проблемой, требующей вмешательства государства. Ключевой вопрос заключался в том, наносят ли они вред потребителям, повышая цены, и бремя доказывания того, что они это делают, лежало на государственных органах. В противном случае можно считать, что эти компании приносят пользу потребителям за счет повышения эффективности, а государственная политика должна оставаться в стороне. Таким образом, такие крупные компании, как Google и Amazon, могут выглядеть и ходить как монополии, но, согласно этой доктрине, никаких действий