Вагон всё мчался и мчался, летели назад фонари в темноте за окном.

Где-то тикали смешные часы…

«А может не стоит мне и дёргаться? Кто она для меня такая? Может, просто обкурена или ещё что… Все они такие. Тогда хоть говори с ней, хоть не говори, все дела одним кончатся… Главное же – не спугнуть девчонку, самому выскочить внезапно на станции. Не предупреждать её, пусть она сама тут справляется… Быстренько доложить ситуацию дежурному или полицейскому и свалить в город, пока не зафиксировали… Ладно! Заткнись, придурок!»

Антон всё целовал и целовал голову девушки, ощущая и понимая губами гладкую, скользящую, сладко пахнущую ткань её платка, старался говорить тихо, спокойно, убедительно.

– Вот, вот так, хорошая! Ты же у меня молодец! Что тебе все эти, рядом… Кто они для нас? А я вот такой…, ты же меня знаешь, мы с тобой жить хотим, и ты хочешь… Знаешь, а у меня бабушка есть! Она старенькая, такая забавная! А у тебя старички в семье есть…?

Пошевелилась. Видно, что сжал почти до смерти.

Из-под воротника халата вверх, до Антона, донёсся запах нежного девчоночьего тела.

Он знал – так пахнут летние простыни после всего такого…

«Интересно, а шальвары они носят?»

Да и какой сейчас хмель?! Думалось легко и уверенно.

«Если я всё правильно не сделаю, то… И вот этого, ушастенького, напротив, разорвёт, и тёток, что с ним, тоже… Все они в грязи и в крови будут здесь, на полу, валяться. Дым будет… Везде дым. Люди орать будут, сирены разные загудят. А мальчишке-то этому года два всего, три, от силы… Почти как племяннице… Лежать он будет, с закрытыми глазами. Так-то вот…».

Станция.

Ещё будут четыре.

Поверх голов Антон, не шевелясь плечами, рассматривал других пассажиров.

«С девчонкой вроде как в порядке… Кто тут ещё может быть с ней…? Этот? Не… Тот? Вряд ли… Ну, уж нет, пацаны! Так просто у вас со мной не получится…, это вы там, у себя, в аулах, в горах своих что-то напридумывали, а мне здесь, из-за вас соплями кровавыми утираться, как клоуну какому-нибудь себя чувствовать… Не получится, пацаны! Мне ещё на налима на Рыбинское водохранилище зимой ехать, уже договорился с москвичами, обещал им, так что…, давайте-ка вот так сделаем…».

Антон Букин понимал, что всё счастливое и правильное, что он вчера и сегодня напланировал в своей будущей жизни, сейчас зависит от этой вот, с пухлыми детскими щеками, что притихла в его руках.

– Ты не уснула, а? Чего-то совсем тебя не слышно?

Слёзы.

Беззвучные, бурные, дикие, страшные. Девчоночьи.

Прямо в грудь ему, Антону. Только для него, так, чтобы никто больше не заметил их, не услышал.

– Не спишь – это хорошо… Тогда действуем, сестрёнка. Держись за меня, крепче! Не отставай!

Станция. Светло. Картины за стеклом вагона, богатые настенные скульптуры в вестибюле.

Выждав секунды, пока выйдут некоторые пассажиры и двинутся с перрона в двери другие, спешащие занять места, Антон дёрнул девчонку за собой, к выходу.

Заорала с возмущением толстая встречная тётка, но Антон без слов оскалился, швырнул плечом в сторону и громадную тётку, и двух случайных мужиков, выскочил, сжимая свою спутницу в охапку, на перрон.

– Бежим!

На другой стороне отправлялся встречный поезд.

Всего двадцать каких-то шальных шагов…

Отлетел, матерясь, от Антона парень в татуировках; а девчонка совсем не могла идти.

– Давай, давай, маленькая! Донесу!

В полупустой вагон они ввалились, едва не упав вместе на пол.

– Молодец!

Она не смотрела ни на кого, вжимая лицо в мокрую рубашку Антона.

– Где у тебя эта штука расстёгивается?! Быстро, говори! А платье как…? Где, где расстёгивать-то, ну?!

Семейная пара пожилых, степенных садоводов, с лейками и цветными пакетами, осуждая, уставились на Антона, лихорадочно шарящего рукой по глухому халату девчонки.

– Это, что ли?

Какая-то пряжка, твёрдые ремни.

Кивнула, соглашаясь.

– У-ух, радость ты моя…!

Остановка.

Наверх, по эскалатору, не заботясь уже, как получается переступать по ступенькам у девчонки.

Улица.

Воздух.

Вздохнул глубоко.

– Давай, сюда! Направо, за мной! Вот сюда, быстро… Быстро! За угол.

И уже у глухой стены, за палатками, воняющими жареным мясом, на заплёванном, в точках жвачки, асфальте повалил девчонку.

Не понимая даже, кто сейчас рядом, кто вокруг него, кто это орёт, призывая срочно полицию, расстегнул, почти разорвал, ломая ногти, халат на девчонке, жадно рассмотрел устройство; не обращая никакого внимания на нежность бедра, дёрнул ремень.

Сорвал тёплый, раскалённый встревоженным потным телом серый матерчатый мешок, швырнул его, узкий, тяжёлый, в близкую урну.

– Бежим!

Вдоль той же серой, пыльной стены здания, раскидывая ногами грязный бумажный мусор, за жестяной забор.

Там остановился, обнял.

Дрожа руками, поправил на ней халат.

– Ну, сестрёнка, и наделали же мы с тобой сегодня делов…

Расхохотался, поднимая лицо к солнцу, стирая кулаком пот со лба.

– Всё. Мы молодцы.

А эта, в халате, всё молчала и молчала, опустив голову, плотно закрыв личико крохотными смуглыми ладошками.

– Ладно, ладно… Всё путём. На вот…

Антон вытащил из кармана бумажник.

Всё ещё по инерции торопясь, пытался разглядеть свои деньги, как-то определить, сколько же их у него там, в заветном отделении, хотя примерно знал, поэтому плюнул на пересчёт, выхватил все.

Оторвал одну ладошку от лица.

Сунул все деньги, сомкнул её пальчики в кулак.

– Вот, держи, уезжай… На первое время хватит, спрячься где-нибудь у своих… Ищи каких-нибудь хороших земляков, не этих… Есть же у тебя в Москве дядюшки, тёти на рынках, или где там ещё… Уверен, помогут! На вот ещё, мелочь, пригодится, на транспорт.

Не отпуская, по страшной привычке крепко обняв, Антон целовал и целовал её, не умея остановиться, и щёки, и слёзы, такую покорную, мягкую.

Всё-таки оттолкнул.

– Всё. Иди. Удачи тебе, сестрёнка!

Минута – отдышаться.

У входа в метро Антон, предварительно пригладив свои лохматые, совсем не по статусу, волосы, вежливо, но изображая деловую спешку, обратился к ровеснику в форме.

– Товарищ полицейский, мне кажется, что вот там, за углом здания, в урне, находится какой-то подозрительный пакет. Может…