"Дроздовский! Не могу представить - ты иДроздовский!" - едва не сказал он, но ее поднятое к нему, настороженнонаблюдающее лицо внезапно резко озарилось красным сполохом, так разительновысветив широко раскрывшиеся глаза, губы, иней на тонких бровях, что он впервый миг не понял, что случилось.

– Лейтенант… - зашептали ее губы. - Немцы?..

В ту же секунду где-то наверху, за высотой берега,рассыпались автоматные очереди, снова встали ракеты. И он, взглянув вверх,туда, где было орудие, тотчас хотел крикнуть ей, что началось, что немцыначали, и это, наверно, последнее, завершающее, но крикнул срывающимся голосомне то, что прошло в его сознании:

– Беги в землянку!.. Сейчас же! Запомни - у меня нетсестры! У меня нет сестры! И не говори глупостей! Не было и нет!..

И, почему-то мстя ей ложью и сам ненавидя себя за это, онпочти оттолкнул ее, двинувшись по тропке, а она отшатнулась, сделала шаг назадс жалким, изменившимся лицом, выдавила шепотом:

– Ты меня не так понял, лейтенант! Не так, кузнечик…

А он уже бежал по кромке берега к землянке расчета, слышаноющий, длительный звук автоматов вверху, и слева в скачках ракетного светаречной лед то приближался к ногам, то стремительно соскальзывал, нырял впотемки. Потом наверху, где было орудие, хлопнул выстрел из карабина, другой;донесся сверху тонкий заячий, зовущий крик. Это был сигнал Чибисова.

"Значит, атака… Значит, сейчас!.. У нас осталось семьснарядов, только семь…".

Кузнецов подбежал к землянке, рванул вбок плащ-палатку,увидел фиолетовый огонь лампы, на брезенте нарезанный хлеб, направленные нанего, все понявшие глаза Уханова, Рубина, Нечаева и подал команду в голос:

– К орудию!..

Он ждал, когда они вылезут из землянки, а над берегомрасталкивали ночь, соединялись в небе частые взмахи света. Там, возле орудия, втретий раз испуганно ахнул выстрел из карабина, слитно и разгульно затрещалиавтоматы, стая пуль, светясь, пронеслась над берегом.

– Быстро! Быстро! - командовал нетерпеливо Кузнецов. -К орудию! Наверх!..

В землянке, как отдавшееся эхо, прогудела повторная командаУханова, и, мигом вытолкнутые этой командой,

Нечаев и Рубин выскочили на тропку, торопливо жуя. СамУханов, погасив лампу, появился из землянки последним, вскинул автомат заплечо, крепко выругался:

– Пожрать не дали, раскурдяи! Держи, лейтенант,колбасу, пожуешь хоть! - и сунул в руку Кузнецова какой-то корявый комок. - Корудию! Шевелись, как молодые!

– Наверх! Бегом!

Кузнецов машинально втолкнул корявый комок в карман шинели,первый побежал по берегу к земляным ступеням, ведущим наверх, а за спинойвсплыл прокуренный, густой бас Рубина:

– На том свете пожрем, сержант, у Бога в гостях! И вответ въедливый голос Нечаева:

– А ты как думал, безмен колхозный, сто лет жить?

– Дурак-моряк, зад в ракушках! Пустозвон!

Кузнецову хотелось остановиться, крикнуть в лицо Рубину свспыхнувшей злостью: "Прекратить идиотские разговоры!" - но на высотеберега ветер кинул в глаза колючую снежную крошку, замерцали впереди низкиетрассы автоматов, из этого мерцания, сплетенного над орудийной позицией,рванулся навстречу истошный крик:

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!

Это был зов Чибисова. Загорающиеся в небе фонари ракет такпо-дневному, выпукло освещали орудие, площадку, ровик, что Кузнецов метров задесять увидел под бровкой огневой площадки темную, склоненную к земле фигурку,а в двух шагах от нее, за бруствером, бугорком проступало распластанное наснегу человеческое тело, лежавшее животом вниз.

"Немец! Дополз сюда? Атаковали орудие?" -толкнулось в голове Кузнецова, и, еще ничего не сообразив, он, пригнувшись,подбежал к Чибисову, упал рядом у колеса орудия.

– Что? Чибисов!..

Чибисов лихорадочно дрожал, сидя под бруствером, карабинапри нем не было; и, задирая голову, он выкрикнул рыдающе:

– Убил я его!.. Товарищ лейтенант!.. Бежал он сюда. Я вровике, окоченел весь. А он сюда!.. Немцы стреляют, а он к орудию… Кричит:"Свой, русский!" А я - как поверить?.. Немцы начали огонь.

Кузнецов схватил Чибисова за плечо, тряхнул с силой.

– Спокойней! Слышите? Объясните как следует!

– Убил я его, убил! - возя рукавицами по груди,повторял Чибисов, глаза его моргали потрясенно. - Бежал он, кричал: "Свой,русский!" А я… Как поверить? Убил я его!

– Смотри, лейтенант, наш автомат, - сказал Уханов и,встав коленями на бровку, потянул из-за бруствера автомат с круглым диском,показал его Кузнецову. - В самом деле, откуда славянин?

– Наш, - согласился Кузнецов, разглядев покрытыйизморозью автомат. - Сюда его, Уханов! Только осторожно! Не выскакивай набруствер!

– Попробуем, лейтенант.

Упершись коленями в землю, Уханов подался вперед, лег набруствер, двумя руками схватил за плечи лежащее без движения, распростертоечеловеческое тело, показавшееся на вид каменным, с усилием, медленно вытянулего на орудийную площадку, а когда стал поворачивать, чтобы прислонить удобнеек брустверу, голова человека, кругло обтянутая черным танкистским шлемом,широким в висках, немецким, откинулась назад, к кромке бровки, и он, нераскрывая глаз, слабо, протяжно застонал, узкой полоской засветились сцепленныезубы. Наклоняясь к его лицу, Уханов полуутвердительно произнес:

– Живой, никак.

Все, сгрудившись вблизи орудия, с подозрительностью гляделито на застонавшего человека, то на всполохи ракет, то на всплески автоматныхвыстрелов впереди. Кузнецов молчал, толком не понимая, что здесь произошло, ноуже уверившись, что это, конечно, не немец - можно было хорошо различитьмолодое курносое лицо под черным немецким шлемом, русское широкоскулое лицо,искаженное болью; обросший подбородок, кадык на вытянутой шее облеплены снегом,ватник сплошь в заледенелой корке, руки без варежек скрючены на груди, как умертвеца, валенки понеживому отвернуты носками в сторону Похоже было, что онмного часов пролежал на морозе в снегу

– Как он в немецком шлеме оказался, этот танкист? -спросил Нечаев. - Ранен? Видать, вконец замерз…

– Стрелял я в него, стрелял! - всхлипывал за его спинойЧибисов. - Бежал он, кричал, а я…

– Прекратить нытье, Чибисов! - оборвал Кузнецов. - Ниодного слова!

– Откуда он появился? Откуда танкист? Впереди никогонаших… Парень? - позвал Уханов и чуть-чуть похлопал человека по щеке. - Слышь,парень? Ты чего-нибудь слышишь?