Устроившись в кресле поудобнее, тот ответил:

– Думаю, с чего это матерый волк «X» будет на себе волохать нашего Сарматова. И куда в таком случае делись, к примеру, такие асы, как старший лейтенант Хаутов и капитан Бурлаков?!

– Нашего Сарматова ему есть смысл волохать! – задумчиво произнес генерал. – А капитан и старлей… На войне чего не бывает – от них можно и избавиться…

– Перевербовка? – подумав, развел руками Артамон Матвеевич. – Нет! Не тот случай, Сергей.

– Неисповедимы пути господни! – усмехнулся Толмачев.

– Господни – исповедимы! А вот людские – что правда, то правда – непредсказуемы…

– Ты мне зубы не заговаривай. Лучше подскажи, по каким приметам распознать: не перевербован ли наш вечный герой Сарматов? Или скажешь, что нету причины допустить такое?

Артамон Матвеевич укоризненно посмотрел на Толмачева, произнес тихим голосом:

– Голова у тебя уже сивая, Серега, и ты при такой должности, а что к чему, распознавать так и не научился!

– О чем это ты?.. – непонимающе, слегка обиженно переспросил Толмачев.

– Перевербовывать – стало быть, перекупать, цену давать большую. Ну-ка, вспомни-ка Сарматова! Вспомнил? Ну и какую бы цену ты ему предложил вместо чести? Жизнь? А возьмет он ее, казачок, без чести? Ой, сомнительно мне!

Толмачев отвернулся к окну, стараясь не встречаться с Артамоном Матвеевичем взглядом, сказал:

– Ребусы твои на досуге обдумаю, но знаю одно: при моей должности верить на слово никому не имею права: ни Сарматову, ни тебе, ни даже самому себе. Только факты имеют для меня значение, только факты. Так что давай вернемся к нашему лишнему майору. Ты полагаешь, перевербовка Сарматова исключена? Почему?

– Теоретически, конечно, она не исключена, но… – Артамон Матвеевич замолк, бросив взгляд на дверь. – Скажи, что ли, своему шаркуну, пусть принесет чего-нибудь…

– Без него найдется! – сказал Толмачев и с готовностью достал из тумбочки бутылку коньяка, плитку шоколада и фужеры. – Так что за «но»? – спросил генерал, привычно разливая коньяк по фужерам.

– Но это, извини, все косвенные доказательства, – с удовольствием вдохнув запах коньяка, ответил Артамон Матвеевич. – Суди сам, в Пешавар «X» улетел один, без майора, агент подтверждает сей факт, а это может означать, что вышеназванный майор или умер, что в принципе совсем не исключено, или то, что ЦРУ этот майор не интересует.

– Туман, ничего не ясно! – покачал головой Толмачев и, прохаживаясь по кабинету, подошел снова к окну. Все его подчиненные давно знали: раз генерал топчется возле окна, значит, голова его занята серьезными думами. – С агентом в ставке Хекматиара связь надежная? – не поворачиваясь, спросил он Артамона Матвеевича.

– Я экипировал его новейшей аппаратурой для оперативного приема и передачи информации. Перехватить ее или расшифровать данные практически невозможно.

– Кто он?

– Его позывные Каракурт – Черный паук, стало быть, на тюркских наречиях.

– Я спрашиваю: кто он, а не какие у него позывные! – повысил голос Толмачев.

Артамон Матвеевич не торопился с ответом, но, поймав нетерпеливый, ждущий взгляд генерала, с неохотой произнес:

– Он офицер пакистанской разведки.

Брови Толмачева взлетели вверх:

– Он на нас работает за идею или за «капусту»?

– Времена, когда на нас за идею работали, давно в Лету канули! – усмехнулся Артамон Матвеевич. – К тому же за «капусту» надежней, а уж в нынешние времена тем более. Доллар, как говорится, он и в Африке доллар!

Помедлив, Толмачев оторвался от созерцания дождя, полосующего землю за окном, и, видно, приняв какое-то решение, вернулся к своему столу и уселся в кресло.

«Нет больше доступного рубахи-парня, либерального гэбэшного чиновника. Есть царь, бог и воинский начальник генерал-лейтенант Толмачев», – подумал Артамон Матвеевич.

– Значит, так, Артамон Матвеевич! – сказал Толмачев, понизив голос. – С майором надо срочно решать. Причем немедленно выяснить: кто он и что он! Если, конечно, он еще жив.

– Есть решать! – механически отозвался тот и, вытерев смятым платком внезапно выступивший на склеротических щеках пот, севшим голосом добавил: – Сергей, но, если тот майор – наш Сарматов, давай попытаемся отбить его или обменять на каких-нибудь важных «душков», а, Сергей, впервой, что ли?

– Я что, против? Давай решай, старый хрен, сам же учил меня приказ дважды не повторять! – стараясь не встречаться с глазами старика, с нарастающим раздражением бросил Толмачев.

Артамон Матвеевич встал, и сердито набычившись, недовольно посмотрел на начальство:

– Еще тогда, еще щенка мокрогубого я учил: за наших людей надо бороться, ни при каких обстоятельствах не сдавать их, на их слабые человечьи плечи груз посильный взваливать! Нацепили на тебя две звезды – и что? Память ими отшибли, что ли?! Не пойму я тебя что-то сегодня, Сергей!

– Давай лечи, лечи! – отмахнулся Толмачев. – Ишь, красными пятнами пошел, старый!

– Я тут в одной умной книге наткнулся на определение, что есть совесть! – сердито продолжил тот. – Представь, оказывается, это боязнь, нежелание совершить грех…

– Ну, это ты загнул! – перебил его Толмачев. – В нашей поганой службе стыковать совесть с грехом – все равно что жирафа с налимом скрещивать!

– Не скажи! – усмехнулся Артамон Матвеевич, наклоняясь ближе к Толмачеву. – Мои предки, как ты знаешь, четыре века занимались тем же, чем я у тебя… Менялись цари, псари, системы, политики, а они, так же как я, грешный, сидели, канцелярские крысы, в каморке под лестницей, тайные бумажки, кровью крапленные, перебирали, через те бумажки в тайники сокровенные душ людских проникали и, если находили в них не только грех, но что-то и божеское, тех людишек в агентурную разработку пускали, в раскрутку по-нынешнему. Пускали, но потом жалели их – жалели, ни при каких выгодах не сдавали. И тем свою душу и совесть тех людишек с грехом примиряли… Потомки-то тех людишек до сих пор на нас с тобой пашут и впредь пахать будут, каким бы боком горбачевская перестройка ни вышла. Заметь, Сергей, чужих жалели! А ты от своего хочешь отказаться!

Артамон Матвеевич замолк. Толмачев, потягивая свой коньяк, вопросительно поглядел на него и спросил наконец:

– Правда ли, Артамон Матвеевич, что один твой далекий прапредок из сына винницкого еврея-шинкаря шляхтича сделал, а потом из того шляхтича – гетмана всея Украины?

– Кое-какие бумажки на сей счет имеются, – уклончиво ответил тот и, вздохнув, обронил: – Ты здесь хозяин, а все же в сторону от разговора не уходи. Такие офицеры, как твой Сарматов, редкость по нашим дням!

– Сам знаю. Знаю… Ну что ты мне душу, Матвеевич, бередишь. Понимаешь ли ты, что в данной ситуации ошибиться никак нельзя – дело ведь государственной важности… Понимаешь!.. Государственной… И ни ты, ни я не имеем права…