По мнению многих, победа короля Испании Фердинанда и королевы Изабеллы над королем Гранады в немалой степени совершилась благодаря женщинам. Ибо когда испанское войско выходило против врага, в большинстве случаев выходила и королева Изабелла со всеми своими фрейлинами, а в войске было много благородных рыцарей, которые были в них влюблены; и по пути к месту, где предстояло сразиться с врагом, они постоянно беседовали со своими дамами; а потом, каждый простившись со своей, на глазах у всех шли на врага со свирепостью, которую им придавала любовь, и с желанием показать каждый своей госпоже, что служат им настоящие храбрецы. И так, благодаря нежно любимым женщинам, испанские рыцари нередко малым числом обращали в бегство и убивали бесчисленное множество мавров. Поэтому не знаю, синьор Гаспаро, что за извращенное суждение побудило вас порочить женщин.

LII

Разве вы не видите, что причиной для любого изящного занятия, в котором находит удовольствие свет, являются именно женщины? Для чего иного мы учимся красиво танцевать и плясать, если не для того, чтобы понравиться женщинам? Кто вникает в сладкозвучие музыки по иной причине, кроме этой? Кто станет сочинять стихи – во всяком случае, на народном языке – для иной цели, если не чтобы выразить чувства, воспламеняемые женщинами? Подумайте также, скольких замечательных стихов на греческом и латыни мы были бы лишены, если бы поэты мало чтили женщин. Даже не говоря о прочих, разве не было бы великой потерей, если бы мессер Франческо Петрарка, столь божественно написавший о своей любви на нашем языке, целиком ушел в сочинения на латыни, что он и делал бы, если бы временами его не уводила от них любовь к мадонне Лауре? Я уже не говорю о славных дарованиях, живущих в мире ныне и присутствующих здесь, которые каждый день приносят замечательные плоды, избирая темой лишь красоту и достоинство женщин. Вы знаете, что Соломон, желая мистически написать о высочайших и божественных предметах, чтобы покрыть их неким изящным покрывалом, измыслил пламенный и чувственный диалог между влюбленным и его любимой, не находя в нашем земном мире более приличествующего и уместного уподобления божественным вещам, чем любовь к женщине. Он желал дать нам таким образом почувствовать толику благоухания той божественной премудрости, которую как от научения, так и по благодати ведал больше, чем другие{447}.

Так что не было нужды, синьор Гаспаро, обо всем этом спорить – во всяком случае, столь многоречиво. Вашим сопротивлением истине вы не дали нам услышать множество других прекрасных и важных вещей, относящихся к совершенству придворной дамы.

– Я думаю, ничего нового сказать уже нельзя, – ответил синьор Гаспаро. – Но если вам кажется, что синьор Маньифико недостаточно украсил вашу даму всякими достоинствами, это уже не его упущение, а самого устроившего так, что число добродетелей в нашем мире ограниченно{448}. Ведь синьор Маньифико дал ей все, какие только есть.

– А вот теперь увидите, – смеясь, сказала синьора герцогиня, – что он найдет еще и другие!

Маньифико лишь покачал головой:

– Честное слово, государыня, думаю, я сказал достаточно – и сам вполне доволен этой моей дамой; а если другим нашим собеседникам она не нравится, пусть оставят ее мне.

LIII

На какое-то время все умолкли, затем мессер Федерико сказал:

– Синьор Маньифико, чтобы побудить вас добавить что-то еще, хотел бы спросить вас: что считаете вы самым важным в общении придворной дамы? То есть я хотел бы услышать, как она должна вести себя в одном частном вопросе, который кажется мне очень важным. Ибо, хотя превосходные качества, приданные ей вами, включают ум, знания, рассудительность, проворство, скромность и многие другие, обладая которыми она должна уметь разумно беседовать с любым человеком на любую тему, я полагаю, что прежде всего ей надлежит знать относящееся к любовным беседам. Ведь любой учтивый рыцарь, используя для приобретения благосклонности дам все упомянутые нами прекрасные занятия, утонченности и хорошие манеры, для той же цели применяет и слова. И делает это, не только будучи движим любовной страстью, но часто и чтобы оказать честь женщине, с которой говорит; ему кажется, выказав ей любовь, он тем самым дает свидетельство, что она достойна этого чувства и что ее красота и дарования заставят любого служить ей. Поэтому хотел бы я знать, как должна дама в подобном случае разумно себя вести, как отвечать тому, кто в самом деле ее любит, и тому, кто лишь делает вид; и надо ли ей притворяться, будто она не понимает, или отзываться на эти чувства, или отвергать их и как ей управлять собой.

LIV

– Охотно отвечу, – сказал синьор Маньифико. – Прежде всего, надо научить ее распознавать, кто лишь притворяется, что любит, а кто любит в самом деле. Что касается ответа на любовные чувства, думаю, что не надо давать верх над собой воле другого больше, чем своей собственной.

– Вот и разъясните ей, пожалуйста, – сказал мессер Федерико, – каковы наиболее точные и надежные признаки любви ложной и настоящей и какого свидетельства достаточно, чтобы ясно увериться в любви, которую ей выказывают.

– Не знаю, – ответил, смеясь, Маньифико. – Мужчины теперь до того коварны, что принимают на себя бесчисленные личины и порой плачут, когда им на самом деле смешно; так что впору посылать их на Твердый Остров и пропускать под Аркой Истинных Влюбленных{449}. Но чтобы эта дама, которую мне подобает особенно беречь, раз уж я ее создал, не впала в те же ошибки, в которые, как я видел, впадают многие, я сказал бы ей: пусть она не принимает с легкостью на веру, что ее любят. И да не поступает, как иные, которые и не пытаются притвориться, будто не понимают, что с ними говорят о любви, пусть даже намеками, но с первого слова подставляют уши под все комплименты, которые им делают, – или же отрицают их так, что скорее поощряют к любви говорящих с ними, чем уклоняются.