— Дуглас, ты не подкачал.

— Ну, я не достиг желаемого результата, поэтому да, я действительно подкачал.

— Но, по крайней мере, мы знаем, что он в безопасности. Ты сейчас где? Рядом с тобой кто-нибудь еще есть? Ты сам-то в порядке?

— Я в отеле, в Сиене. — Я побарабанил пальцем ноги по унитазу из нержавейки. — У меня все отлично.

— Хочешь, чтобы я приехала?

— Нет, нет, я хочу вернуться домой.

— Отличная мысль. Возвращайся домой, Дуглас. Будем вместе ждать его здесь.

— Вернусь сегодня вечером, в худшем случае завтра.

— Очень хорошо. И еще, Дуглас… Ты, по крайней мере, попытался. Я тебе страшно благодарна…

— Ладно, попробуй еще поспать.

— А когда ты вернешься домой…

Короткие гудки — и телефон замолчал. Я надел часы, положил телефон в карман, аккуратно свернул одеяло на койке и закрыл за собой дверь камеры.

Яркое летнее утро встретило меня прохладой, воздух был свеж и прозрачен. Полицейский участок располагался в современном предместье, за пределами городских стен. Я уже собирался спуститься с горы и направиться в сторону вокзала, как вдруг услышал музыку, саундтрек из «Крестного отца», исполняемый на аккордеоне.

Это была Кейт, совершенно беспардонно взгромоздившаяся на капот полицейской машины.

— Эй, — сказала она, протянув мне сжатую в кулак руку. Я не стал возражать, и мы стукнулись кулаками.

— Привет, Кейт. А что ты здесь делаешь?

— Поджидаю вас. Ну как вам ваша первая ночь за решеткой?

— Лучше, чем в некоторых отелях, где я останавливался. Вот только зря я, наверное, сделал тату.

— А какое у вас тату?

— Просто знак принадлежности к банде. Большой дракон.

— А ваш загар выровнялся. На лице. Вы уже меньше похожи на дорожный знак.

— Полагаю, это уже что-то. — (Она молча улыбалась, а время шло.) — Ладно, Кейт, мне пора идти. Было приятно встретиться с…

— Мистер Пи, а вы не пытались посылать ему текстовые сообщения?

— Конечно пытался, и звонить тоже. Он сказал, что не будет отвечать на мои звонки, и сдержал слово.

— Тогда отправьте ему сообщение, на которое он не сможет не ответить. Вот, подержите-ка Стива. — Кейт соскользнула с капота машины, вручила мне Стива, то бишь аккордеон, залезла в карман, вытащила мобильник и, не поднимая головы, стала что-то выстукивать. — Зря я это делаю. Обманываю его доверие, мистер Пи, и мне жутко неудобно. Плюс на кону мое личное достоинство и порядочность. Но, учитывая то, куда это вас завело…

— Кейт, а что ты там пишешь?

— …и «отправить»! Ну вот. Дело сделано. Смотрите.

Она протянула мне телефон, и я прочел:

Алби, мне надо кое-что обсудить с тобой. Срочно. Это не телефонный разговор, так что не вздумай мне перезванивать.

Просто жди меня завтра в одиннадцать утра на ступеньках Прадо и не смей опаздывать!!! Все еще любящая тебя Кэт.

— Вот и все дела, — заявила Кейт. — Передаю его вам.

— Боже мой! — воскликнул я. — Даже не знаю, что и сказать.

— Можете меня не благодарить.

— Но… разве такое сообщение не является своего рода намеком на то, что?..

— …что он меня обрюхатил? Вы ведь хотите, чтобы он там был, разве нет?

— Да, но…

Она забрала у меня телефон:

— Я вполне могу написать ему, что просто прикалывалась…

— Нет, нет, нет. Думаю, оставим все как есть. Но завтра утром? Успею ли я добраться до Мадрида к завтрашнему дню?

— Легко, если всю дорогу бежать.

Я рассмеялся, сунул ей в руки хрипящий аккордеон и с определенной долей осторожности, поскольку мы оба отнюдь не были свежи как розы, обнял Кейт, а затем потрусил между припаркованных машин, но неожиданно резко остановился и повернул назад:

— Кейт, я понимаю, что испытываю судьбу, но те деньги, что я дал тебе вчера… нельзя ли вернуть их назад? Мой бумажник во Флоренции, видишь ли… — (Она медленно покачала головой, вздохнула и, согнувшись, полезла в рюкзак.) — Может, одолжишь мне еще двадцать, а лучше тридцать евро? И еще дай мне свои банковские реквизиты, чтобы я мог вернуть деньги…

Честно говоря, последнее предложение я сделал в твердой уверенности, что она откажется, но она не пожалела времени на то, чтобы написать мне номер счета с кодами IBAN и SWIFT. Клятвенно обещав, как только вернусь, заплатить долг, я ринулся прочь, бегом спустился с горы, а потом бежал, бежал и бежал по направлению к Испании.

Нет такой вещи, как репродукция. Когда два человека решают завести ребенка, это акт производства продукции, и широко употребляемое для обозначения сей деятельности слово «репродукция», подразумевающее, будто двое людей всего лишь сплетаются вместе, в лучшем случае является эвфемизмом, чтобы успокоить будущих родителей, прежде чем они увязнут в этом деле по уши.

Эндрю Соломон. Далеко от яблони

Время не обманешь, и мы постарели. Раздались вширь и обвисли самым непредсказуемым образом, что было даже комично, поскольку в душе мы по-прежнему чувствовали себя молодыми, а наш сын при этом рос не по дням, а по часам. Мало-помалу у нас стало накапливаться лишнее барахло: пластиковые игрушки в огромных количествах, книжки с картинками, самокаты, трехколесные велосипеды, двухколесные велосипеды, туфельки, нижняя одежда, курточки и прочие ненужные вещи, расстаться с которыми мы были не в силах. Мы с Конни один за другим разменяли пятый десяток, и хотя мы отлично понимали, что нам вряд ли еще понадобится стерилизатор для бутылочек или лошадка-качалка, мы поймали себя на том, что у нас не поднимается рука их выбросить, а вещей между тем все прибавлялось: тут и пианино, и игрушечная железная дорога, и замок, и коробчатый воздушный змей сложной конструкции.

Моя новая зарплата означала, что продуктов в холодильнике прибавилось, вино на вкус стало лучше, мы купили более вместительную машину, возили Алби заграницу и возвращались в ту же самую крохотную квартирку, что купили еще до вступления в брак, теперь захламленную и неряшливую. Нам следовало переехать в другой дом, мы оба это понимали, но для переезда требовалось усилие, на которое меня уже не хватало. Пять лет постоянной езды в другой город уже начали брать свое, я пребывал в состоянии хронической усталости, хронического стресса и хронической раздражительности, так что мои ночные возвращения домой не приносили особой радости ни Алби, ни Конни, ни мне самому.

Взять, к примеру, печально известные блесточные войны, испоганившие нам тот декабрь, когда Алби шел девятый год. Алби и Конни, как обычно голова к голове, сидели за кухонным столом и изготавливали рождественские открытки под звуки «Рождественского альбома» Фила Спектора, ну прямо домашний кружок «умелые руки», в котором они развлекались по вечерам, в то время как я в 19:57 усиленно боролся со сном на Паддингтонском вокзале, занимаясь самолечением посредством джина с тоником из привокзального буфета, а затем спешил под дождем в квартирку, которая казалась мне слишком тесной, но по приходе домой не получал ни приветствия, ни любящего поцелуя или хотя бы сыновнего объятия — нет, я заставал картину сущего бедлама: музыка орет, повсюду вата и оберточная бумага, стол в акварельной краске. Моя жена и мой сын в своем собственном отдельном мирке, смеющиеся своим собственным отдельным шуткам, и Алби, сыплющий блестки в резиновый клей, а заодно и на стол, на пол и на пижаму. Каждый, кто хоть раз пытался убрать кучу рассыпанных блесток, знает, какая это вредная и противная штука, типа асбеста, только праздничного, который цепляется к одежде, застревает между ворсинками ковра, намертво прилипает к коже, а тут нате вам — целые сугробы этой дряни прямо на кухонном столе.