Папа оборачивается. Секунду медлит и осторожно, словно боится, что от резких движений я передумаю, кивает. А затем, не проронив ни звука, они с мамой ныряют в суету коридора.

Я нащупываю под матрацем флешку. Подарок Рене. Таблетку от кошмаров. Что, если… Нет, завтра. Сегодня плохая погода.

Мы сыграем, пап. Мы обязательно сыграем.

* * *

Проснувшись в семь, я отправляюсь на обследования и не замечаю, как пролетает день. Одинаковые лица и гусеницы-слова, шприцы и карта больного на планшете – Утешители прочли меня до последней страницы. А я не осилила даже абзац.

Я возвращаюсь в палату вечером, после ужина. Лампочка-надзиратель подмигивает мне. Запотевший от тепла пальцев кафель плачет. Ваза на тумбочке обнимает лилии. Рядом валяется записка.

«Выздоравливай. С кем мне снимать пранки?»

– Я же просила.

Я опираюсь на тумбочку. Внушаю себе, что все в порядке. Утешители, мама с папой, Ольви, да кто бы это ни был… Он просто рассказал Киру. Он просто сдал меня и наплевал на мою просьбу.

Считай до десяти, Шейра. Считай и души́ демона. Иначе он задушит тебя.

В голове дохлыми рыбками всплывают недавние события.

Я бы пережила. Я бы попыталась воссоздать себя. Но мой учитель мертв. Он не успел на последний урок.

– Я же просила! – Кулак летит в вазу. Дыхание комкают всхлипы. Щека проходится по кафелю. – Я же просила…

Опускаюсь на пол. Волосы лезут в рот. Осколки вазы колют ноги. Разлитая вода топит лилии и записку. В горле клокочет крик, и я складываюсь поломанным креслом.

Пусть второй блок слышит это. И чувствует вместе со мной.

Бью кулаком о стену и сдираю кожу. По кафелю размазываются красные узоры. Розы. Я украшу эту тюрьму цветами.

В палату вламываются Утешители. Лампочка им доложила. Она на их стороне. Один готовит лекарство, другие бегут ко мне. В суете мелькает бородка, заплетенная в косичку. Ее хозяин, наверное, забыл, как мечтал попасть к нам в команду.

– Катитесь к черту! – кричу я, хватая осколок. – Еще движение… – Сердце на пределе. Если бы оно было двигателем хот-рода, то я бы взлетела к звездам. Каменные скулы Утешителей, кровать и шприц плавятся и, по ощущениям, я плавлюсь вместе с ними. – Еще движение – и я проткну себе шею.

У меня есть опыт. Я встаю. Вжимаюсь в стену. Пытаюсь врасти в нее, уменьшиться до крошечной плиточки. Прикасаюсь осколком к коже. Пальцы трясутся. Дернусь – убью себя нечаянно.

– Не надо! – На пороге замирает Ольви.

Как же невовремя ты зашел в гости…

– Выведите его, – командует Джон.

– Что ты творишь, Шейра? – вопит друг.

Молодой Утешитель скручивает ему руки.

– Зачем?! Зачем, Шейра?

– А зачем я? Незачем, – всхлипываю я. Злость вытесняют слезы.

Тот, ради кого я была сильной, умер. Сегодня мне двойка.

– Он любил тебя не за это, – цедит Ольви.

Его выводят в коридор.

Не за это. Осколок выпадает из пальцев. Я корчусь в беззвучных рыданиях. Джон поднимает меня и несет в кровать. Я – маленькая заблудившаяся девочка. Я скоро приеду домой и забуду о страшных играх.

Мне делают укол.

Роботы в белых костюмах убирают осколки и уносят цветы. Оттирают с кафеля кровь, делают все, чтобы не осталось следов произошедшего. Здесь как в болоте. Ты не знаешь, что там, на дне, но правда зудит, как комариный укус, сочится из губы красными каплями. Ты натягиваешь кофту и вытираешь платком кровь, лишь бы не думать, сколько тел прячется под ровной зеленой пленкой.

Я закрываю глаза.

Прости, Ник, я забыла, за что ты меня любил.

* * *

Лица. Дни. Глупые разговоры. С утра – процедуры. После обеда – Утешитель-психолог, конспектирующий каждую мою фразу. Мы общаемся о глобальном потеплении и пересоленной каше на завтрак. Он редко задает вопросы, я не пытаюсь быть вежливой.

Идиллия.

По вечерам я пересматриваю наши с Киром ролики. И фото, где мы в образе сущностей. Он больше не присылает цветы.

Я стала засиживаться допоздна, только бы не возвращаться в ту ночь. Только бы забыть проклятое «теперь точно». Я не устраиваю истерик. Кожа обросла чешуей. Хоть об стену бейся – мне все равно. Я ничего не чувствую.

Прошлое нагнало меня, но я никак не привыкну к новой роли.

За шесть дней я пару раз столкнулась с Альбой. Из-за случившегося наши взгляды потяжелели килограммов на триста.

С Ольви мы видимся лишь в столовой. Ковыряем вилкой еду. Давимся. Хлопаем друг друга по спине. Но – молчим.

Он любил тебя не за это.

Жаль, что меня вырвали с корнем. «Это» давно мертво.

Я прошу Джона о выписке. Гематом мало, седины – тоже. Пролетела почти неделя. Пора возвращаться и надевать маску. Нет, не защиту от сущностей. Скорее, защиту от себя. Мне нужно успеть к Оскару. Попрощаться.

Альба

Я помню все. До царапин на стенах. До букета криков. До липкой тишины. Со мной плотно сплелись события того вечера.

Это не я. Точно-точно. Я потеряла ту, кем была недавно. Я вырыла ей могилу и пообещала поставить лучший из памятников.

Но она боится. Ей проще выколоть глаза и умереть. Без памятника.

Я провалила самый главный экзамен в жизни. И поэтому… я не буду спасать.

Господи, как же глупо. Как же смешно, черт возьми. Я пыталась простить Шейру, сейчас – не могу примириться с собой. Нет, не так. Я не хочу примиряться с собой. Потому что… я убила его. И мне отвечать.

Все то время, пока заживали гематомы, я искала тропки, ведущие в прошлое, но находила лишь бетонную ограду с колючей проволокой. Я наблюдала, как волосы обретают цвет, и понимала, что не заслуживаю этого.

И теперь, в час ночи, я стою у палаты Шейры. Прислушиваюсь к гудению датчиков и приборов. Я решилась. Спустя почти неделю.

Ей вкололи успокоительное. Надеюсь, она спит, иначе… Нет, нельзя думать о плохом. Толкаю дверь. Погружаюсь во тьму. Лунный свет скользит по полу. Стены пахнут моющими средствами. В углу приютились тапочки.

Крадусь к кровати. Вздрагиваю от каждого звука. Стискиваю прозрачный шарик. Я взяла его среди бракованных, когда мы провожали умерших. Три штуки валялось в урне.

Я сую руку в карман и цепляюсь за колечко ножниц. Наклоняюсь над Шейрой.

Прими мой подарок.

Поддеваю ногтем нить кулона. Подруга что-то бормочет.

Нет, нет, не просыпайся. Не время.

Сжимаю кулаки. Кончики ножниц впиваются в палец.