class="p1">– Роджер! Пожалуйста, ничего не говори мне о мужьях! Я собираюсь завести дюжину детей и буду любить их отцов, но ни за кого не выйду замуж. Замужество – это просто старая отжившая традиция вроде рабовладения или обожания королевской семьи. Я уверена, что в следующие сто лет браки отомрут. Кроме того, страшно жалко мужчину, который женится на мне. Я люблю петь, люблю своих детей, и свою учебу, и свои планы… У меня уже есть маленький белобрысый поляк. Собираюсь завести двух американцев-близнецов, и девочку-француженку, и мальчика-испанца.

– Ты это называешь своими планами?

Сестра помолчала, серьезно глядя на него, потом нагнулась и вытащила из квадратной сумки из бархата, в которой держала ноты, пачку бумаг, похожих на архитектурные эскизы. Молча положив их перед ним, тихо спросила:

– Как ты думаешь, что это?

Роджер просмотрел листы.

– Больница? Школа?

Теперь сестра достала из сумки альбом, на обложке которого была наклеена голова Христа с «Сикстинской Мадонны». Первые страницы альбома были отданы портретам Фридриха Фребеля[37] и Жана Фредерика Оберлина[38]. За ними следовали страницы с вырезками из газет, журналов и книг – дополнительные архитектурные эскизы и планы больниц, приютов, отелей, вилл, спортивных площадок. Она звонко расхохоталась, увидев его растерянность. Посетители ресторана тоже невольно засмеялись.

– Это мой город для детей. Я собираюсь объехать весь мир, петь этих ненормальных Изольд и Норм, чтобы заработать денег на него. У Изольды были муж и любовник, а она больше ни о чем не могла думать, кроме как о любви. А Норма! Эта ненормальная крадется с кинжалом в руке, чтобы убить собственных детей, – лишь бы насолить своему мужу. Представляешь? Я собираюсь выстроить мой город где-нибудь в Швейцарии, на берегу озера, со всех сторон окруженного горами. Посажу там дубовую рощу, как у папы. Учителей детям буду выбирать сама. Разве это не чудесно? Ты слышишь детский смех? Теперь ты понимаешь, почему я все время такая счастливая?

– Из-за своих планов.

Иногда их разговоры становились напряженными. Лили чувствовала необходимость пересмотреть свое отношение к годам детства, заново обдумать все», что произошло в «Вязах». Ее суждения были безапелляционными, а Роджер к такому был не готов.

– Лили, я не хочу об этом говорить.

– Ладно, не буду. Но мне нужно понять их. Я не знаю, как это происходит у вас, у мальчишек, но мы, девчонки, не можем начать жить, пока не уложим у себя в голове все, что касается отношений между отцом и матерью.

– Давай поменяем тему, Лили, пожалуйста.

Ее задумчивый взгляд остановился на нем. Себе она сказала: «Это все мама виновата».

Другое воскресенье (август)

Роджер спросил ее, смогут ли они на следующей неделе поужинать после вечерней службы в церкви, а не пообедать, как это было обычно.

– Нет, после вечерней службы я буду занята. Сразу по ее окончании мы с другом уезжаем кататься на яхте. Из-за моей работы мы не можем уехать на уикенд. Вернемся во вторник утром, а в понедельник он просто не явится в офис. Он прекрасный человек, многому меня учит. У него огромная коллекция картин и скульптур. Каждое воскресенье вечером он привозит с собой на яхту кое-какие образцы и кучу тяжеленных книг.

– Но это ведь не маэстро!

– Нет, Роджер! Нет, конечно. Кое-кто помоложе. И поздоровее. И американец. И очень богатый.

Еще одно воскресенье (сентябрь)

– Роджер, мне нужно уехать в Нью-Йорк.

– Насовсем?

– Да, так что придется найти нового преподавателя пения. Понимаешь, – улыбнулась Лили, – у меня будет еще один ребенок, а может, двойня, как я рассчитываю. В клубе меня не поймут, в церкви – тоже, поэтому проще уехать.

Роджер молча ждал продолжения.

– Он, думаю, будет только рад избавиться от меня: мужчины со мной быстро устают, но не потому, что я какое-то чудовище, просто не могут меня понять. Им становится неуютно. Все, чем так дорожат мужчины, на меня не производит впечатления. Он в недоумении, даже оскорблен, оттого что я не взяла у него даже жемчужной булавки. Года полтора я позволю ему присылать деньги на детей: в конце концов, они ведь какая-то часть его. – Лили засмеялась. – Кроме того, он уже научил меня всему, что знает. А еще, оказывается, беременность хорошо влияет на голос. В последнее время я пою так, как еще никогда в жизни не пела. Я даже начинаю себя бояться.

– Лили, у меня появилась идея. Отец сейчас либо на Аляске, либо в Южной Америке, либо в Австралии. Он не может написать в Коултаун; не может написать нам, потому что не знает, где мы. Ты будешь знаменитой. Я, может, тоже. Давай вернем себе наши прежние имена.

– Да!

– А чтобы было наверняка, возьмем эти наши нелепые вторые имена: знаменитая певица Сколастика Эшли, восходящая звезда журналистики Беруин Эшли.

– Ты гений! Ты просто гений! – Она поцеловала его, дважды обойдя стол. – Мне всегда был противен этот шахер-махер с выдуманными именами. Я Сколастика Эшли, дочь осужденного преступника, и если они захотят выкинуть меня из церкви, пусть выкидывают. Завтра! Завтра! Начну прямо завтра. И папа скоро пришлет письмо!

– Мне кажется, следует немного подождать, пусть пройдет первый концерт. Ты же не хочешь, чтобы на первом концерте публика зашикала тебя из-за этого. А на следующий день объяви о возвращении имени.

Концерт миссис Темпл через десять дней повторили как концерт мисс Сколастики Эшли, а потом его услышали в Милуоки, в Медисоне и Галене. Читателей Трента известили, что впредь его статьи будут публиковаться под его настоящим именем. Заставившее вздрогнуть всех сообщение пришло слишком поздно, чтобы заменить его имя на обложке выходящей книги. Она появилась под названием «Адрес Трента: Чикаго». Лили пригласила мать в Чикаго на свой концерт. В ответ пришло полное нежности письмо с пожеланиями огромного успеха. Мать с сожалением написала, что в данный момент ее не отпускают дела, связанные с пансионом.

– Роджер, я могу поговорить с тобой о Коултауне?

– Говори.

– Папа не стрелял в мистера Лансинга, даже случайно не мог этого сделать. Кто и как выстрелил, я не знаю, но уверена, что не он. Я сходила в Публичную библиотеку и прочла все, что было написано на эту тему: тысячи и тысячи слов. Пыталась докопаться до правды, и не смогла, но ты сможешь: когда-нибудь все выяснишь. Вот что бросается в глаза во всех этих статьях: они полны дифирамбов мистеру Лансингу. Уж такой он был распрекрасный человек – вел дела на шахте, возглавлял все клубы и ложи в городе. Но мы же