толстым, ни худым, ни красавцем, ни уродом. Его неразговорчивость происходила не от застенчивости, хотя и самоуверенным его вряд ли назовешь, а объяснялась боязнью что-то пропустить. Его наполняло ощущение постоянного присутствия чуда вокруг: математика и законы физики – это же настоящее чудо само по себе; такое воскресное утро, как сегодняшнее, тоже чудо; чудесны корабли, проходившие мимо, чудесны морские чайки, и облака в небе, и законы испарения, которые управляли облаками; а разве не чудо быть молодым, когда целая жизнь впереди. Но самое большое чудо – девушка, которая сидела рядом. Она станет его женой, и у них родятся дети – много чудесных малышей. Одежда Беаты тоже буквально кричала, что отец у нее человек богатый: чего стоили высокие ботинки с пуговичками на больших ногах, зонтик с бахромой и перчатки! Беата, несомненно, привлекала к себе внимание и внешностью: этакий немецкий вариант греческой богини – учитель рисования называл ее юноноподобной – с широко посаженными выпуклыми голубыми глазами, прекрасной лепки носом, круглым подбородком. Беата тоже говорила очень мало, но по другой причине. Буквально только что она вырвалась из жизни серой и рутинной, познакомившись с Джоном Эшли, и для нее это стало настоящим чудом.

В это утро Хобокен был погружен в тишину. Даже колокольного звона не было слышно: в разгар эпидемии церкви закрыли. Уже в течение многих лет болезнь возвращалась с изменившимися симптомами и под разными названиями. В 1883 году ее называли «мэрилендская пневмония». На всех дверях в городе висели фиолетового цвета бумажки с предупреждением об инфекции, а на некоторых – траурный креп. Многих студентов родители забрали из колледжа. Джону тоже велели вернуться домой, но он притворился глухим. Он был единственным ребенком души в нем не чаявших родителей, которые жили в глубинке, в штате Нью-Йорк. Сыновья, которых слепо любят, не отличаются ни благодарностью, ни послушанием. Вдобавок у него отсутствовало чувство страха. Он верил в то, что болезни и несчастья настигают тех, кто их заслужил. Сейчас он жил в пустом доме. Семья, у которой он снимал комнату, бросила все и спешно переехала к родственникам-фермерам в Пенсильванию. Семья Беаты уехала ранним утром в церковь в Нью-Йорк и вернется лишь ближе к вечеру. Она сама и слуги торжественно пообещали хозяевам, что носа не высунут из дома. Предполагалось, что сейчас Беата сидит в гостиной и разучивает сонату Бетховена, а рядом с ней стоит курильница с дымящейся серой. Она была исключительно послушной дочерью: всю жизнь дом для нее был тюрьмой, полной страхов, – и вот совсем недавно любовь к Джону Эшли помогла ей вырваться на волю. Она больше не боялась ни матери, ни насмешек братьев и сестер, ни мнения материнских подруг. Но важнее всего было то, что ее больше не мучил страх перед жизнью вообще – перед всеми этими ужасными мужчинами и детьми и перед этой бесконечной чередой дней в Хобокене. За шесть недель Джон Эшли сумел разогнать все тучи, висевшие у нее над головой. Главным в ее любви к нему было чувство благодарности.

Джон и Беата сидели на скамье в городе, который переживал нашествие эпидемии, и наблюдали, как солнце играет на воде. Говорить не хотелось. Любые слова, кроме самых обычных, могли нарушить музыку сфер, которая звучала в них.

– Какое чудесное утро!

– Да, вы правы.

Мы выстраиваем нашу жизнь, оперируя воображением. Гете как-то сказал: «Берегитесь страстно мечтать о чем-то в юности – можете это обрести ближе к старости». Возможно он имел в виду, что можно получить как желаемое, так и карикатуру на него. Воображение Джона Эшли оставалось ограниченным в разных сферах, но только не в этой: он мечтал жениться и стать многодетным отцом, причем жениться не когда-нибудь, а в возрасте двадцати двух лет, с тем чтобы старшие дети прошли период взросления до его сорокалетия; ему мечталось жить подальше от Атлантического побережья, в большом доме, окруженном верандами со всех сторон, чтобы мальчишкам и девчонкам было где играть и бегать. А еще ему хотелось устроить рядом с домом мастерскую, полностью оборудованную всем необходимым, где он мог бы ставить эксперименты, и доводить до ума свои изобретения, как полезные, так и бесполезные. Ему в голову не приходило помечтать о достатке (у серьезного и прилежного молодого человека средства на содержание семьи появятся сами собой), о славе (погоня за популярностью отнимает много времени), о дополнительных знаниях (он никогда не обнаруживал особого интереса к книгам), о мудрости, о «философском» складе ума, о духовной прозорливости (такие вещи тоже приходят сами собой, когда человек становится старше, вероятно). У него сложился отчетливый образ будущей жены. Она должна быть красивой, почти совершенством, и образцовой, без каких-либо намеков на тщеславие, зависть, злобу или склонность прислушиваться к чужому мнению, а еще немногословной, как и он. В то же время голос у нее должен быть мелодичным, не то что у слепо любившей его матери, которая говорила гнусаво и невыразительно – скорее бубнила.

Картина его будущей жизни пока не сложилась целиком, но он точно знал, какие шаги предпримет в первую очередь. Ему нужно закончить образование, чтобы получить право выбирать наиболее подходящую работу. На следующий день после окончания колледжа он женится. После четырех лет в Хобокене Джон решил, что его жена будет из местных. Во время поездок в Нью-Йорк он, конечно, внимательно смотрел по сторонам, однако те девушки, что привлекали его внимание, были утомительно оживленными: трещали без умолку, слишком громко смеялись на публике, жестикулировали. Ему, выросшему в провинциальном городке, была нужна подобная спутница жизни, а не столичная кокетка.

– Тут так спокойно.

– Да, вы правы.

Джон Эшли хорошо учился, стал президентом студенческого братства, но не проявлял никакого интереса к жизни сокурсников. (На старших курсах снял себе отдельную комнату с пансионом.) Одаренный физически от природы, в спорте он показывал прекрасные результаты, но был совершенно к нему равнодушен. В нем отсутствовал дух соперничества и явно не хватало амбиций, но ленивым Джон не был: исследовал на практике применение законов механики и электричества, а еще старательно искал себе пару.

Его преподаватели пребывали в некотором недоумении. Конечно, они видели одаренных студентов, но не настолько, чтобы те относились к механике как к игре. Ем было предоставлено отдельное место в лаборатории и самое современное оборудование. От получаемой во время опытов энергии колокольчики вызванивали мелодию «Ниты-Хуанинты», а на решетчатой клавиатуре нажимались клавиши с определенными цифрами и буквами.

Очень часто во время экспериментов Джон бывал на волосок от гибели: как-то