Я услышал, как ровно бьется мое сердце.

В помещении имелись две внутренние двери. Одна вела в камеры, в которых держали преступников до того, как переправить их в тюрьму. За второй находились помещения для допросов.

Только от нас зависело, какую из них выбрать.

Шериф взял свой револьвер за дуло. Рукоятка у него была тяжелой, ребристой, с двумя дополнительными пластинами по бокам.

Единственный способ убить мозгового полипа – раздавить его крохотный, не больше грецкого ореха, мозг, перекатывающийся в студенистом теле.

– Направо, – вполголоса бросил я. – С камер для заключенных он начал.

Франсуаз распахнула дверь, и я вкатился в нее так быстро, как только мог. У меня имелись только четыре секунды, чтобы определить, что на потолке не сидит никто, кроме ленивых мух.

Мух было восемь.

Я встал во весь рост, настороженно оглядываясь.

Франсуаз настороженно вошла следом за мной.

Человек полулежал, прислонившись к стене. Его руки сжимались вокруг выкрашенных белым прутьев решетки. Сквозь них, на вымощенный булыжником двор, смотрели пустые глазницы обсосанного черепа.

Я наклонился над телом и перевернул его. Когда-то он тоже был помощником федерального шерифа; теперь его даже не смогут похоронить в открытом гробу.

– У этой твари сегодня не разгрузочный день, – произнесла Франсуаз. Я выпрямился.

– Думаешь, ее научили возвращаться к хозяину по свистку? – спросил я. Франсуаз фыркнула.

– Скорее, я поверю, что ты меня разлюбил.

– Значит, она по-прежнему где-то здесь... Франсуаз презрительно скривила губы.

– А я думала, ты скажешь что-нибудь дельное.

– Я осмотрел комнаты. – В дверях появилась фигура федерального шерифа.

Я заметил, что он начал сутулиться.

– В них никого нет.

Он запнулся, когда взгляд его темных глаз остановился на человеке, лежавшем у зарешеченного окна.

– Боже, – прошептал он. – Нет.

Он быстро прошел через комнату. Если он не побежал, то только потому, что привык сохранять достоинство и не мог отбросить эту привычку даже теперь, когда она уже была ему не нужна.

– Нет, – повторил он.

Его колени подогнулись сами собой.

– Этого не должно было случиться, – произнес шериф. – Сегодня не его смена.

Франсуаз коснулась моей руки и вернулась в центральное помещение.

– Что? – резко спросила девушка.

– Ничего, – ответил я. – Мы подождем, пока шериф немного придет в себя, и продолжим поиски. Его не стоит оставлять одного.

Франсуаз наградила меня взглядом столь тяжелым, что у человека менее уверенного в себе сломался бы хребет.

– Нет, я не расстроена, – резко сказала она. – Во всяком случае, не так, как он ждет от меня.

Я бросил взгляд на дверь, за которой федеральный шериф беззвучно склонился над телом своего убитого помощника.

– Погибли трое полицейских, – произнес я. – Трое, ибо охранник у камер тоже наверняка мертв. Конечно, тебе их жаль; но не потому, что они были хорошими людьми.

Глаза Франсуаз стали холодными и жестокими.

– Комендант Ортега – преступник, которого можно разоблачить и предать суду. Но эти люди – они виноваты, как и он, хотя формально защищали закон.

– Защищали закон, – подтвердил я. – Но не людей.

– Я вспоминаю деревню, которую они уничтожили, – сказала Франсуаз. – Людей они закопали в пустыне и проложили поверх могил асфальтовую дорогу. Я уверена, что почти всех их можно было бы вылечить, если бы кто-нибудь захотел это сделать.

Она встряхнула каштановыми волосами.

– Ты прав, Майкл, мне не жаль их. Я взял ее за руку и слегка сжал ее.

– Так и должно быть, – тихо сказал я. В глубине ее глаз мелькнула искра.

– Мы осмотрели все, кроме камер для заключенных, – отрывисто произнес федеральный шериф.

Могло показаться, что этот сильный человек уже сумел перебороть эмоциональное потрясение, которое испытал, увидев своих товарищей мертвыми. Его глаза приобрели прежнюю твердость, плечи выпрямились, а голос звучал уверенно.

Но я видел, что в глазах его стынет тоска.

– Должно быть, тварь выбралась на улицу, – сказал он.

– Сомневаюсь, – бросил я.

– Почему?

– Мы бы нашли трупы на тротуаре.

Франсуаз молчала, на ее губах застыла ухмылка.

То, что происходило с шерифом, ее радовало, но вовсе не потому, что он страдал.

Франсуаз увидела в нем сплав мужества и убежденности, встречающийся в людях столь же редко, сколь часто он достается не тем, кому надо бы его иметь.

Однако шериф посвятил свою жизнь не тому, во что верил. И только мучительные уроки, на которые человек частенько сам напрашивается, могли позволить ему познать самого себя.

Шериф вступил в коридор, по обе стороны которого вырастали решетки камер.

Он сделал это быстро, но недостаточно быстро для того, чтобы сохранить себе жизнь.

Если бы перетекающая тварь грязно-голубоватого цвета сидела сейчас, прилепившись к потолку слоем клейкой, резко пахнущей слизи, спустя пару мгновений от лица федерального шерифа остались бы лишь влажные обсосанные кости.

Но коридор был пуст; шериф выпрямился, поднимая свой пистолет.

– Альварес, – прошептал он.

Франсуаз осуждающе покачала головой.

Рожденная для убийства, она всегда расстраивается при виде того, как чувства притупляют человеческие инстинкты.

Я решил, что теперь буду идти первым. Надо подождать, пока шериф придет в себя. Возможно, это произойдет лет через двадцать.

Третий помощник шерифа сидел на деревянном стуле, отделенный от нас низким столом с грудой бумаг на нем.

Его тело было изожрано гораздо сильнее, нежели останки тех, кого мы видели в остальных комнатах. Полип еще не успел достаточно насытиться, когда напал на караульного.

На убитом уже не было серо-зеленой форменной рубашки. Ядовитая слизь растворила ее вместе с тканями тела. Белые ребра кривились вокруг сгорбленного позвоночника; кое-где на них еще оставались лохмотья внутренних органов. С забрызганных кровью брюк к полу свешивались кишки.

– Альварес, – вновь повторил шериф.

В его голосе более не было того ошеломления, которое он испытывал прежде. Он понял, что охранник убит, когда увидел первое тело, и успел немного подготовиться к тому, что увидел.

– Он был первый, на кого напал мозговой полип. Я зашел за стол и наклонился над зарешеченным окном.