– Ах, мастер Армитидж, – с крайне ехидным видом произнесла она. – Благодарю вас, конечно, за эти пылкие чувства, но мы, кажется, говорили не про меня, а про вашу тайну.

Кровь бросилась в голову Эдварду от обиды и боли.

– Примите мои заверения, мистрис Пейшонс, я вполне правильно понял, зачем вы назвали меня мастером Армитиджем, – тихо проговорил он, поджав побелевшие губы. – Вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы живо поставить на место. Спасибо. Вы вовремя мне напомнили о моем низком происхождении. Прошу вас и впредь это делать, если я вдруг забуду о той дистанции, ближе которой не смею к вам приближаться.

– Эдвард, зачем ты так? У меня даже в мыслях подобного не было, – перебила его с виноватым видом Пейшонс. – Я назвала тебя мастером Армитиджем лишь потому, что ты мне ужасно грубо льстил. А я лести совершенно не выношу, от кого бы ее ни услышала. И ответила бы на нее точно так же любому, пусть он и гораздо выше меня положением. Забудь о моих словах. Я не хотела ни огорчить тебя, ни обидеть. Но я не настолько глупа и наивна, чтобы принять на веру подобную чушь.

– Твое дело, конечно, если ты посчитала за лесть совершенную правду, – ответил ей он. – Нравится тебе или нет, но я высказал то, что чувствует мое сердце. И еще многое мог бы добавить, оставшись искренним. Если бы ты не напомнила мне о моем невысоком происхождении, то узнала бы больше. Но, думаю, лучше оставить это, раз ты меня так осуждаешь.

Он умолк, и какое-то время они прошагали, не проронив ни слова.

– Эдвард, – не выдержала наконец Пейшонс. – Мне совершенно не хочется обсуждать, кто из нас прав, а кто виноват. Но есть одно замечательное старое правило: кто первым после размолвки протянет другу оливковую ветвь, тот заслуживает прощения. Считай я ее тебе протянула и спрашиваю: есть ли смысл ссориться дальше из-за одной только глупой фразы, в которую я и не думала вкладывать то, что тебе почудилось? Неужели я столь подла и высокомерна? Сам посуди, как я могу считать ниже себя человека, если он мне столь дорог?

– Хватит, Пейшонс. Я сам виноват, – прервал ее Эдвард. – Мне просто следовало поменьше мечтать. Но размышлять о себе и тебе мне так нравилось, и я столь увлекся, что совершенно забыл: это всего лишь грезы, которые вряд ли когда-то осуществятся. Вряд ли есть смысл это дальше скрывать: я люблю тебя, Пейшонс. Так люб-лю, что расстаться с тобой для меня будет хуже смерти. Быть тобою отвергнутым для меня непосильное горе. Вот и вся правда. Теперь ты все знаешь и, вероятно, имеешь право сердиться.

– Ты мне не дал никакого повода рассердиться, – ответила девушка. – Просто до этого часа я считала тебя просто искренним другом и благодетелем. Думать о чем-то большем с моей стороны неправильно. Я еще так молода, что обязана следовать наставлениям своего отца. Любая вольность моя была бы ему оскорбительна. Спасибо тебе, что ты так высоко меня ставишь, но все же мне жаль, что ты это сказал.

– То есть, если отец твой не будет против моего низкого происхождения, оно перестанет иметь для тебя значение? – Эдвард, не отрываясь, глядел ей в лицо.

– Я вовсе не вспоминаю о нем, кроме тех случаев, когда ты сам принимаешься мне зачем-то напоминать.

– В таком случае, Пейшонс, позволь мне вернуться к той самой тайне, в которую я собирался тебя посвятить. На самом деле…

– К нам идет мой отец, – не дала договорить ему Пейшонс.

– И почему же мне так не хочется сейчас с ним встречаться? – шепнул в сердцах Эдвард.

Мистер Хидерстоун тем временем уже подошел к ним.

– Я искал тебя, Эдвард, – начал он с очень торжественным видом. – Из Лондона пришла новость, которая очень меня обрадовала. Мне наконец предоставили то, чего я давно добивался, и, должен сказать, ты вложил большой вклад в благополучный исход этого дела. Там было много неясностей, пока ты не вернулся в форме парламентского солдата, а затем так разумно повел себя с офицерами поисковых групп. Теперь все уладилось окончательно, и нам с тобой предстоит как следует поработать.

Дома хранитель сразу провел его в кабинет и, едва они там оказались, взял со стола письмо.

– Мне даровали собственность, которую я попросил за свои заслуги. – Он протянул письмо Эдварду. – Вот. Читай.

Документ был официальный. Парламент информировал мистера Хидерстоуна, что его обращение касательно передачи в собственность поместья Арнвуд одобрено, получило согласие и подписано уполномоченными членами комиссии, в связи с чем ему дозволяется немедля вступить во владение вышеупомянутым поместьем.

Эдвард с белым, как полотно, лицом положил документ на стол.

– Завтра же выедем вместе на место и осмотрим его. Я собираюсь восстановить дом, – совершенно захваченный новыми планами, не замечал, что делается с его собеседником, мистер Хидерстоун.

Эдвард молчал.

– Ты плохо себя чувствуешь? – удивила его реакция хранителя.

– Да, сэр, – с усилием произнес тот. – Вернее, я совершенно здоров, но, должен признать, что сильно разочарован. Никогда не подумал бы, что вы примете собственность из нечистых рук, столь подлым образом конфисковавших ее у законных владельцев.

– Мне очень жаль, Эдвард, что я настолько упал в твоих глазах, но все же позволь заметить: я и впрямь бы не принял ни при каких обстоятельствах собственность, на которую есть законные претенденты, – принялся объяснять мистер Хидерстоун. – Вот, к примеру, собственность покойного Ратклиффа принадлежит нашей Кларе, хоть в данный момент и конфискована. Думаешь, я согласился бы ею владеть? Да никогда в жизни. Но с Арнвудом-то совершенно иное дело. У него нет наследников. Все Беверли погибли в огне пожара. Значит, его неизбежно либо кому-нибудь отдадут, либо он перейдет в собственность государства. Мне предлагали другие конфискованные имения, но я отказывался именно потому, что есть люди, которые, как надеюсь, снова потом начнут владеть ими по праву. А вот Арнвуд приму, и только его. Надеюсь, Эдвард, ты веришь, что я не кривлю душой?

– Сперва я хотел бы задать вам вопрос, сэр. Вообразите, вдруг так случилось, что все же кто-то из Беверли не погиб в огне. И вот он явился к вам, предъявив свое право на собственность. Вы отдадите ему поместье? – с трудом сдерживал дрожь в голосе Эдвард.

– Разумеется, – твердо проговорил мистер Хидерстоун. – Я надеюсь попасть в рай. Если вдруг обстоятельства сложатся так, как ты только что мне сказал, буду просто считать, что помог уберечь чужую собственность от нечистых рук. И немедленно передам ее в качестве доверителя, который ей пользовался лишь временно.

– Ну, в таком случае я и впрямь могу вас поздравить, – наконец смог выговорить это Эдвард.

– Справедливости ради замечу, что все сейчас мною сказанное не особо заслуживает похвал, – развел руками хранитель. – На деле-то мою искренность не проверить. Наследников Беверли нет в живых, и Арнвуд станет приданым Пейшонс Хидерстоун.

Сердце Эдварда учащенно забилось. Подойди хранитель всего несколькими минутами позже к ним с Пейшонс, и он бы успел ей признаться, кто есть на самом деле. Но он был прерван его приходом на полуфразе и сейчас оказался в кошмарнейшей ситуации. Момент упущен, и в какой форме он ни раскроет правду, это представится мистеру Хидерстоуну оскорбительным. Тем более если еще попросит у него руки Пейшонс, словно нищий наследник, который стремится выгодным браком вернуть себе состояние.