Особого веселья среди собравшихся не наблюдалось. Предстоящая свадьба сделалась в Лондоне предметом злословия. Об Изабелле, как всегда в таких случаях, распускались самые лживые и вздорные небылицы, на какие только были способны отъявленные лондонские сплетники. Отсутствие леди Ротерфилд укрепило гостей во мнении, что своей скандальной женитьбой Гардиман непременно себя опозорит. Мужчины явно испытывали неловкость. Женщин особенно раздражало, что в Изабелле трудно было сразу найти, к чему придраться; посему ее красоту сочли «просто неприличной», а скромность и благовоспитанность тотчас объявили притворством – «и как это гадко, милочка, в такой молодой девушке!». Генерал Драмблейд, грузный дряхлеющий служака, умудренный опытом собственного супружества, никак не мог смириться с тем, что Гардиман вообще имеет глупость на ком-то жениться, и ходил со скорбным видом, сея кругом себя смертную тоску. Его милейшая супруга, напротив, с преувеличенным оживлением порхала среди гостей и своею веселостью только подчеркивала всеобщее уныние. Прождав полчаса и потеряв последнюю надежду на приезд матери, Гардиман повел гостей в шатер. «Чем скорее они набьют животы и уберутся, тем лучше», – со злостью думал он.

Гости набросились на обед с молчаливым ожесточением, которое даже видавшим виды слугам показалось примечательным. Мужчины много пили, тем не менее настроение их почти не улучшалось; дамы, за исключением искрящейся любезностью миссис Драмблейд, переговаривались между собой, не давая Изабелле возможности принять участие в беседе. Генерал Драмблейд, восседавший на почетном месте рядом с невестой, сообщил Изабелле, что «у шурина Альфреда, скажу вам по секрету, дьявольски крутой нрав». Юный маркиз, совсем еще мальчик, дрожа и бледнея, поднялся со своего места по другую руку от Изабеллы, чтобы сказать речь, – его, как самого родовитого гостя, попросили провозгласить тост за здоровье избранницы хозяина. От волнения несчастный забыл затверженные слова и смог вымолвить только:

– Дамы и господа! Я не знаю… – Тут он остановился, прижал руку ко лбу, немного постоял, бессмысленно уставившись перед собою, и, не проронив более ни слова, опустился на стул.

Таким образом, в своей отменно краткой речи он сказал все, что имел сказать, ни разу не покривив при этом душою.

Когда смущение одних и злорадство других были в полном разгаре, к Гардиману тихонько подошел лакей и прошептал:

– Сэр, вы не могли бы на минутку выйти из-за стола?

– Какого черта тебе нужно? – недовольно обернулся Гардиман. – Что это? Письмо? Давай сюда!

Хозяин упустил из виду, что лакей был француз, а стало быть, знал себе цену и желал, чтобы к нему относились с должным уважением. Он с достоинством протянул письмо и удалился. Гардиман вскрыл конверт. Едва начав читать, он побледнел, смял листок и швырнул его на стол.

– Это ложь! – прогремел он. – Проклятье!..

Гости в смятении начали подниматься со своих мест. Сидевшая неподалеку миссис Драмблейд невозмутимо потянулась к письму. Развернув его – и узнав почерк своей матери, – она прочла следующие строки:

Пока его сестрица читала, Гардиман пробрался к стулу Изабеллы.

– Нам нужно немедленно поговорить, – прошептал он. – Выйдемте! – Ухватив ее за руку, он обернулся и взглянул на стол. – Где мое письмо?

Миссис Драмблейд, проворно скомкав листок, передала его брагу.

– Надеюсь, ничего огорчительного, Альфред? – Она устремила на него нежнейший взгляд.

Не отвечая, Альфред забрал письмо и вывел Изабеллу на лужайку.

– Читайте! – приказал он, едва они отошли на несколько шагов от шатра. – И сразу же ответьте мне, правда это или ложь.

Изабелла прочитала письмо. От неожиданности она сначала не могла говорить, но вскоре овладела собою и вернула письмо.

– Это правда, – сказала она.

Гардиман отшатнулся, как от удара.

– Что правда? Что вы украли деньги? – воскликнул он.

– Нет, денег я не брала. Никто в доме леди Лидьярд не сомневается в моей невиновности. Но правда, что в этом деле все внешние признаки указывали и до сих пор указывают на меня. – Закончив, она спокойно ждала, что он скажет дальше.

Со вздохом облегчения он провел рукою по лбу.

– Да, хуже некуда, – заметил он, на сей раз, однако, тоже совершенно спокойно. – Но есть один простой выход. Идемте к гостям.

Изабелла не двинулась.

– Зачем? – спросила она.

– Вы что же, думаете, я сомневаюсь в вашей невиновности? – отвечал он. – Единственное, что сейчас может оправдать вас в глазах света, это если я, несмотря ни на что, возьму вас в жены. Изабелла, вы слишком дороги мне, чтобы я мог так легко от вас отказаться. Пойдемте, я объявлю друзьям о нашей скорой свадьбе!

Она взяла его руку и поцеловала ее.

– Это очень великодушно с вашей стороны, – промолвила она. – Но это невозможно.

– Что значит «невозможно»? – Гардиман шагнул к ней.

– Моя тетя скрыла от вас правду вопреки моему желанию, – продолжала Изабелла. – Я поступила дурно, позволив ей настоять на своем; не хочу повторять ту же ошибку еще раз. Ваша матушка права, Альфред. После случившегося я не могу быть вашей женой, покуда невиновность моя не будет доказана, – а никаких доказательств на этот счет пока еще нет.

Гневный румянец снова вспыхнул на его щеках.

– Послушайте, Изабелла, я не расположен шутить на эту тему.

– Я не шучу, – тихо и грустно ответила она.

– То есть – вы говорите это серьезно?

– Да.

– Не упрямьтесь, подумайте еще.

– Я благодарна вам за вашу доброту, Альфред, но не могу поступить иначе. Я выйду за вас – конечно, если вы сами того захотите, – лишь когда мое доброе имя будет восстановлено, не раньше.

Он взял ее одной рукою за локоть, другой указал на выходящих из шатра гостей – они уже направлялись к каретам.

– Ваше доброе имя будет восстановлено в тот день, когда я назову вас своею женой, – сказал он. – Связать мое имя с подозрением в краже не посмеет даже ваш злейший враг, не забывайте об этом. Подумайте, прежде чем дать окончательный ответ. Если вы не измените своего решения до того, как они дойдут до дверей дома, – значит, мы прощаемся, и прощаемся навек. Я не согласен ждать, я не согласен ни на какие условия. Думайте же. Они идут медленно. В вашем распоряжении еще несколько минут.

Он все еще держал ее за локоть и следил, как гости вереницей тянулись в сторону дома. Пока все они не собрались у крыльца, он не говорил сам и не позволил заговорить Изабелле.