И все же, как страшно! Страшно и ужасно. А еще дух замирает от мысли – что там впереди – венец василисы, или чрево медного быка на Воловьем рынке? Спросить у Господа совета? Но как? Если орудием успеха выступает сам дьявол…

Но Андроник утверждает, что это просто человек, и ничего в нем такого нет богопротивного. Он успокаивает себя и жену. Люди сами, в своих головах родили «синего дьявола», его и наделили могуществом. Оливии ли не знать (а точнее и правильнее Левине), как прокладывали свой путь к венцу правителей многие безродные, используя случай и суеверие народа. Это она неоднократно вычитывала во многих книгах этой огромной библиотеки. Это ей преподавали многие выдающиеся учителя в этой самой библиотеке. И пусть сейчас это просто развалины и печальные воспоминания о прекрасном былом, но они были светочем ее мудрости и почвой для ее мечтаний.

Главное сейчас не поспешить, все хорошенько обдумать и взвесить.

– Да ты не слышишь меня, сестра?

Почти не слышит. Левина смотрит на своего старшего брата, слушает его мягкий голос и… Не видит и не слышит.

И все же она рада, что этим днем они опять встретились и имеют возможность побыть вместе. И пусть в развалинах библиотеки. И пусть, как продукт злой судьбы. (А что доброго в том, что она – жена мясника, а брат – монах). И пусть в тайне от всех разговаривают почти шепотом.

– Прости, Павлидий. Задумалась. Эти победы Андроника…

– Все знаю, – перебил Левину брат. – В силу вошел твой мясник. Но эта сила временная. Судьба уготовила для Константинополя другое. Я знаю.

Как часто Павлидий повторяет это свое «Я знаю»! Почему это «Я знаю» печалит Левину?

– Знаю, что мясники захватили порт в гавани Феодосия. Теперь у них не осталось организованных и мощных врагов. Славно они потрудились на благо Никифора и василевса Иоанна Кантакузина. Эти два мерзавца руки потирают. Они уже предвкушают, что с легкостью будут собирать налоги и увеличивать их. А на это золото наймут еще рыцарей латинян и отбросят своих врагов от стен Константинополя. Но их дни сочтены. Я знаю. Уже скоро они лишатся своих голов. Я тружусь над этим днем и ночью.

– О чем ты говоришь, брат мой? – уж который раз за день ужаснулась Левина.

– Я говорил о том, что будут отомщены наши отец, мать, брат… Будем отомщены и мы с тобой. Дело осталось за малым. Но… Так уж сложились обстоятельства. Но я все равно разыщу этого человека. Я заставлю его сделать то, что нужно. Вот только время… У меня его так мало.

– Какого человека? – тяжело вздохнула сестра.

– Мне трудно тебе объяснить… Да ты и не поверишь. Впрочем… Я не буду тебя подвергать опасности. Кто знает, тот обрекает себя на действие. А тебе просто нужно ждать и верить в меня.

– Я не могу просто ждать, и… Бояться за тебя!

– Не бойся. Не бойся, сестра. Я уже все многократно обдумал и уже многое сделал. Уже скоро Никифор слетит со своего высокого места. Я сделаю так, что ему никто не станет верить. Даже Кантакузин и нанятые им рыцари-каталонцы. А это конец для него и начало конца для самого василевса, а вернее – узурпатора Кантакузина.

– Как это возможно, что бы монах?..

– Ах, сестра! Ты помнишь наши умственные игры? Что только мы не придумывали в наших светлых головах. Теперь моя голова самая светлая из всех, что Господь ниспослал на землю. Ведь я в отличных отношениях с самим Господом Богом.

– Что ты такое говоришь, брат? – нахмурилась Левина.

– А то и говорю, – не удержался Павлидий. – Ты уже, наверное, слышала о том, что в народе ходит молва, что на ипподроме сожгли вовсе не дьявола…

– «Синего дьявола»! – ахнула сестра и от волнения закрыла лицо ладонями.

– Верно. «Синего дьявола». Но, то был вовсе не дьявол. Вернее не так, все нужно представить… Не могу тебе всего рассказать. Это сложное дело и трудная работа. Но будут все поражены, когда я представлю этого «синего дьявола» перед народом. И не в обличии дьявола, а… Вот только…

– Что только? – не отнимая рук, с трепетом, спросила Левина.

– Мне бы его только разыскать. А далее все будет много проще.

– Ах! – тяжело вздохнула женщина.

– Не пугайся, сестра. Все не так в жизни, как порой в наших предположениях и размышлениях. Наберись терпения. Все у меня получится. Я знаю.

– Ты так часто говоришь: «Знаю», «Я знаю»… Даже говоришь, что ты с самим Господом в особых отношениях…

– Все верно, сестра. Все верно. Я тебе скажу… Ты помни и знай, но никогда и ни кому… Поклянись памятью наших родителей. Поклянись!

– Клянусь! – опустив руки в бессилии, тихо прошептала Левина.

– Я не просто монах. Я первый среди монахов. И имя мое тебе известно, как и каждому православному. Я прот земли Афонской – отец Александр.

– Ах! – воскликнула Левина и вновь укрыла лицо за ладонями.

* * *

– Твои известия приятны для моих ушей и весьма полезны для моей державы. Отныне даже двери моей опочивальни для тебя открыты. С такими вестями можешь входить ко мне даже вночи…

Высшей милости от василевса трудно было представить.

Никифор единственное, о чем сейчас сожалел, что не мог нацепить на нос волшебные венецианские стекла, чтобы насладиться выражением лиц всех собравшихся сейчас у трона Иоанна Кантакузина. Но его богатый придворный опыт и без того представил в его голове широченные и подобострастные улыбки всех без исключения присутствующих. А их сегодня собралось превеликое множество. Еще бы! Дела в государстве пошли на поправку. Построены три военные галеры, увеличена городская стража, сформирована первая за последние десять лет сотня настоящих катафрактариев[181], построены и испытаны два десятка камнеметных машин, оплачена едва ли не половина долга перед личной гвардией василевса. И все это стало возможно после многих усилий самого Никифора, что так успешно справляется с возложенными на него трудными обязанностями логофета гинекона[182].

Как славно и приятно, когда в казну поступает золото. Такое нужное всегда и во всех делах золото. Золото, которое решает абсолютное большинство проблем. Как тут не сказать, что золотые ручейки – это кровь государства. И чем больше этих ручейков, чем они полнее, тем здоровее и сильнее оно. Всего каких-то несколько месяцев и казна, усилиями Никифора опять полноправно называется казной. Можно отправлять туда приказы и отличившихся людей за выплатой. Можно не беспокоиться о том, что завтра проклятые ремесленники и селяне не привезут на кухню дров, продуктов и вина. Можно отказать в приеме напыщенным венецианцам и генуэзцам, из кошелей которых вываливаются золотые монеты. Пусть подавятся своими дукатами, флоринами и лирами. Теперь можно вновь чеканить полновесную собственную монету и не унижаться перед купцами и банкирами Запада.