неосознанно. Было бы глупо отрицать столь очевидное. Но столь же очевидно (и отрицать это так же глупо), что эти воздействия – это еще не все.

Другими словами, я настаиваю на том, что действие (открытое или скрытое, внешнее или внутреннее) производит именно личность, а не какие-то внешние «причины». Воодушевленность – это сила нашего бытия истинных субъектов и именно она толкает нас вперед, в жизнь. Наша воодушевленность выражается в том, что мы обладаем ориентацией, направленностью.

Воодушевленность – понятие более широкое, чем интенциональность, оно вбирает в себя этот важный аспект нашего бытия. Конечно же, воодушевленность нельзя увидеть. Ее узнают только по ее эффекту, как ветер – по колыханию травы и деревьев. Но как гнущиеся деревья – не то же самое, что буря, что пригибает их к земле, так и действия в нашей жизни – не то же самое, что воодушевленность, которая их мотивировала. Интенциональность – это такой аспект воодушевленности, который выражается в определенных намерениях и целях, которым мы следуем.

Все люди и, наверное, большинство животных обладают душой, хоть в какой-то мере. Есть люди, о душе которых мы узнаем только по ее отсутствию, и очень точно называем таких людей «бездушными» – дух покинул их. Говоря о других, мы используем выражения типа «одухотворенный» или человек «высокой души». Каким бы множеством значений ни обладали эти слова, без сомнения, они передают некоторый смысл, который разделяют все.

Большинство психотерапевтов, которые годами занимаются глубинными исследованиями вместе со своими партнерами, знакомы с этой невидимой, но принципиально важной составляющей человеческого существа, и знают, что этому не учатся в институте и понять это можно только в общении с более опытными супервизорами.

Методы, описанные в этой книге, не достигают уровня духа. (Необходимо напомнить, что на рис. 2. 1 описывается уровень присутствия, и конечный уровень вынужденно представлен на нем только точкой в центре диаграммы.) Я уверен, что эти методы на самом деле помогают некоторым из наших пациентов преодолеть препятствия, которые сковывают их собственную воодушевленность. Это замечательно, и я доволен.

Раздел VI

Психотерапевт как художник

Глава 13

Обязательства психотерапевта[92]

Обязательства – принципиально важный атрибут зрелого психотерапевта – хотя бы пот ому, что это внутренне присуще аутентичному бытию личности. Понимание природы конструктивного обязательства обеспечивает психотерапевта точкой зрения, которая позволяет рассматривать вопросы роли, ответственности и этики. Они же возлагают на психотерапевта серьезные обязанности, которые необходимо признать и сделать действительно своими (интернализовать).

Эта глава определяет обязательства в экзистенциальных терминах.

Читатели, предпочитающие другие направления, естественно, вольны делать свои собственные интерпретации, но осмыслить затронутые здесь вопросы необходимо всем психотерапевтам. Эти вопросы впервые поднимаются в разделе, посвященном положению концепции обязательств в ряду других конструктов, таких как аутентичность, вина и наша экзистенциальная ситуация.

Затем мы обратимся к вопросу клинической важности обязательств психотерапевта, описав как конструктивные, так и антитерапевтичные аспекты пят и атрибутов взятия на себя обязательств. В данном случае специально сохраняется формулировка взять на себя обязательства, а не быть обязанным кому-то, чтобы подчеркнут ь, что основная ответственность лежит на психотерапевте.

Существуют пять атрибутов бытия с обязательствами:

а) взять на себя обязательства относительно своей роли психотерапевта;

б) взять на себя обязательства в отношении бытия пациента;

в) взять на себя обязательства в отношении «семьи» пациента (термин «семья» используется в очень специфическом значении);

г) взять на себя обязательства в отношении общества, к которому принадлежат и пациент, и психотерапевт;

д) взять на себя обязательства в отношении тайны, которая окутывает всех нас.

Какие же обязательства стоит принимать на себя психотерапевту? Должны ли эти обязательства перед пациентом соответствовать культурным ценностям, принятым в той среде, где живут пациент и психотерапевт, или психотерапевту стоит руководствоваться только своими собственными стандартами?

Это важные, но слишком общие вопросы. В этой главе предложены рамки, позволяющие над ними размышлять, и мое собственное представление об идеальных обязательствах для меня как для психотерапевта.

Природа «обязательств»[93]

Работать с такими понятиями, как «обязательства», очень трудно, так как у них есть тенденция изолироваться от других идей и живого опыта. Невозможно представить себе понятия более противоречивого, так как сама суть обязательств предполагает тесную связь ценностей и способа бытия, причем основанную непосредственно на жизни. Помня об этой опасности, я начну с простой концептуальной схемы обязательств, а затем покажу, как она используется в ежедневной практике в кабинете психотерапевта.

Аутентичность и обязательства

С точки зрения экзистенциального подхода хорошая жизнь – это аутентичная жизнь[94], жизнь, в которой мы находимся в такой полной гармонии с базовыми условиями бытия человека, какую только можем создать. Отсутствие аутентичности – это болезнь, это жизнь в искаженном отношении к нашему истинному бытию. Психотерапия – это средство, с помощью которого человек может попытаться достичь согласия с данностями человеческого бытия или восстановить его.

Обязательства принципиально важны для аутентичности. Возвращаясь к описанию «данностей» человеческого бытия в предыдущей главе (см. табл. 12.3), мы видим, что одна из них состоит в том, что мы обладаем способностью действовать или не действовать. Это ставит нас перед необходимостью брать на себя ответственность за то, чтобы что-либо делать или не делать. Аутентичное принятие ответственности принимает форму обязательств. Противоположная реакция уклонения от ответственности представляет собой обвинение.

Иными словами, обязательство – это отношение, эмоциональный вклад и готовность отвечать, реализуя свои ценности. В терминах последовательности интенциональности обязательство требует волевого намерения, которое часто переходит в предварительное действие и, когда в этом есть нужда, в актуализацию (которая, само собой, запускает взаимодействие, расходящееся, как круги по воде).

Сказать, что я беру на себя обязательство ставить благополучие пациента выше всех прочих соображений, легко. Сложнее принять на себя это обязательство в следующих случаях: когда я должен решать, встречаться ли мне с клиентом в кризисном состоянии, несмотря на то что это нарушает мою домашнюю жизнь; когда я должен выбирать, откликнуться ли мне на просьбы другого пациента о специальном лечении, или прорабатывать истерики, которые последуют за моим отказом; когда я должен настаивать на том, что частое отсутствие третьего пациента на сессиях антитерапевтично и неприемлемо, несмотря на самые «великолепные» оправдания.

Суть в том, что истинное обязательство – это не абстракция. Это почти ежедневное решение вопроса о том, во что я верю и что ценю, а также о том, смогу ли я и дальше придерживаться своих убеждений и