Павел, не разгибая спины, пятясь приблизился к выходу. «Правильно, что я дала себе волю, правильно, что топала ногами. Так оно доходчивее», – подумала Екатерина, когда за сыном закрылась дверь.

На следующий день Шишковский выслушивал от императрицы четкие приказы: дело о заговоре прекратить, Бакунина из-под домашнего ареста освободить, арестованных Вернова и Кныша принудить написать прошение об отставке, а далее ночью, тайно, развести их по собственным имениям. Без права выезда и под негласный надзор полиции.

– Вернов где живет?

– Именьице у него в московской губернии.

– Ну вот, в именьице и доставить. Пусть хлебопашеством займется, это ему прыти-то поубавит. А Кныш?

– У этого и именья нет. Это у него родственник богатый по материнской линии есть. Он и составил ему в свое время протекцию в гвардию. А у батюшки только домишко хилый под Великим Новгородом и пять душ крепостных.

– Вот и хорошо. Кныша к батюшке. Поест черствый хлеб, смотришь, и образумится. Да чтоб грамотно прошение об отставке написали. Первому наказание за дуэль, второму за растрату казенных денег.

– Так не было растраты-то, Ваше Величество.

– Это не важно.

– А что с немчиком этим делать, со Шлосом?

– Выслать из России немедля, и чтоб духу его здесь не было. Глафиру Турлину сыскали?

– Никак нет. Она ведь без документов, и приметы неясные.

– Прекратите поиски. Я думаю, сия Турлина сама на поверхность вынырнет. Это дело я оставлю себе.

В разговоре с Сегюром, французским посланником, Екатерина сказала как-то: «Я люблю хвалить и награждать громко, а порицать тихо». Воистину умная женщина!

17

Наверное, надо было бы трагичнее описать встречу Ипполита Ивановича с ожившей Глафирой, но все произошло гораздо скромнее, чем казалось поначалу. Чета Кокошкиных явилась в дом опекуна днем и попросила дворецкого доложить о себе. Выглядели молодые скромно, но вполне достойно: Глафира в новом салопе, в шляпке с меховой оторочкой, Степан в парике с буклями и шляпе с султаном. Словом, в нем никак нельзя было признать замшелого мужика, который передал пакет для Шлоса.

Дворецкий принял офицерскую епанчу и кокетливый салоп, препроводил визитеров в гостиную и поплелся докладывать барину.

Ипполит Иванович в грусти и задумчивости пребывал у себя в спальне, то есть лежал в халате на посели и смотрел в потолок. Он никого не хотел видеть, а уж тем более неведомых Кокошкиных – зачем пришли, что надо? Не знает он никаких Кокошкиных и знать не желает.

– Иван, я болен, умираю, пошли их к черту!

К удивлению дворецкого, после сообщения о болезни барина и полной невозможности светской беседы, гости не покинули дом, а заявили, что готовы ждать Ипполита Ивановича хоть до вечера.

Воля ваша… Дворецкий поклонился и вышел. Не гнать же их силой, в самом деле. Сами соскучатся до вечера сидеть и уйдут со двора. Через час старик наведался в гостиную. Гости расположились там, как в собственном дому. Хорошенькая дама вышивала бисером заготовку для кошелька, а офицер с невозмутимым видом читал книгу. При виде дворецкого, он снизошел до объяснения:

– Ежели господин Веселовский в течение часа к нам не выйдут, изволь сообщить, что мы сами пойдем по апартаментам его разыскивать. И напомни барину, что его хотят видеть соседи Марьи Викторовны по псковской усадьбе.

Что делать? Таких с помощью дворни не выгонишь. Мало того что у господина шпага у бедра висит, так он еще и тростью офицерской запасся. Дворецкий опять потащился с докладом.

Соседи, говоришь? Может, их дурища Марья прислала? Бестолковая курица, вот ведь взяла волю, ведет себя, словно барыня. Ипполит Иванович нехотя сполз с постели. В камзол облачаться не стал. Не великие персоны, деревню в Петербурге не зазорно и в халате принимать.

А дальше состоялась встреча. Первым, на кого опекун обратил внимание, был офицер в парадном облачении: василькового цвета кафтан, золотой погон на плече, штиблеты черной кожи ярко начищены и пуговки на них меленькие, аккуратные, словно гвоздиками прибиты. Нет, что ни говори, а армия, это красиво! Сам он партикулярный человек, никогда не служил, но к военным относится с полным уважением. У них особая походка, стать, и голова посажена эдак стройно, словно на римских мраморах.

– Я вас слушаю, – вежливо обратился он к Кокошкину.

И тут его взгляд упал на юную даму. Обидно сказать, но никакого шока у Ипполита Ивановича не случилось и ужаса он не испытал, только навалилась на него вдруг смертная тоска. В глубине души у него всегда были подозрения относительно смерти Глафиры. Что-то здесь не так. Глупая история про самоубийство совершенно не соответствует характеру строптивой девицы. Еще в убийство он мог поверить, но откуда взяться в их глухомани лихому человеку? И трупа он не видел. А Марья хоть и практична, но глупа и труслива. Смерть Глафиры всех устраивала, а самого Ипполита Ивановича тем более.

Глафира была явно разочарована, что появление ее не произвело должного эффекта. Дева ждала, что Ипполит Иванович бухнется в обморок, в крайнем случае замашет руками, а именно так на сцене представляют встречу с ожившими мертвецами, пытаясь прогнать их от себя, а опекун осклабился, обнажил в улыбке акульи зубы и с выражением восторга выпалил.

– Глафира, ты ли это? Я всегда подозревал, что слухи о твоей смерти чья-то ложь или выдумка! Я верил, верил! Девочка моя, дай я тебя обойму. Каких только чудес не бывает на свете!

Объятия были краткими. Степан решительно прервал все изъявления восторга, заявив, что, де, он с супругой нанес визит, поскольку желает вступить в права наследства.

– О, конечно, мы завтра же начнем это дело!

Ипполит Иванович засуетился, велел подать кофею, а если желаете, китайского чаю и еще печенья сдобного, отличное печенье готовит его повар-француз. А вообще-то и ужин близко. Может, и отужинаем вместе и бокалом славного вина отпразднуем воскрешение, ха-ха-ха, новоявленной Глафиры Кокошкиной? Ипполит Иванович был уверен, что молодые от ужина откажутся, но не тут-то было. За ужином деловой разговор возобновился. Опекун все время сворачивал в какие-то дали, принимался живописать прекрасную Венецию и величественный Рим, но молодая чета упорно возвращала разговор в практическое русло.

– Следовательно, как я вас понял, усадьба Вешенки есть собственность моей жены? – вопрошал Степан. – Это для нас полная неожиданность.

– Да, да, и хозяйство находится в отличном состоянии.

– И каким количеством душ, позвольте вас спросить, располагает моя жена?

Этого опекун точно не помнил, надо бы свериться с бумагами в опекунском совете. Сейчас он не совсем здоров, но послезавтра они туда отправятся все вместе. В Совете будут предоставлены все бумаги, также сведения о наличности.

– В смысле – живые деньги?