– Пойти за ней, а то не сотворила бы чего… – Торлейв тоже шагнул к двери.

Хельги хотел идти за ним, но Ута окликнула его.

– Хельги… – повторила она, когда брат вернулся и подошел к ней. – Не ведаю я, что у вас там было… что ты ей предлагал и отчего она отказалась… я знаю, она жена честная… но ты… ты не думаешь, что она тебя любит?

* * *

В девичьей избе еще горела лучина над лоханью. Пятеро детей и челядинки спали на полатях, кое-кто из девок – на полу. Пестрянка подошла к лавке, где челядинки уложили ее сына, и теперь он посапывал, привалившись к стене. Даже вид родного дитяти сейчас причинял ей боль. Она расстегнула серебряную застежку кафтана с тремя узорными круглыми листочками, бросила на стол, будто простой камешек, повесила кафтан на колышек в стене. Села, будто забыв, что дальше. Перед мысленным взором была пустота.

Чем она или родня ее Долю прогневили? Сотни девок мужей на Купалиях находят и живут потом, как все люди. Кто поладнее, кто похуже, но по-прежнему, тем же путем и понятием, что дедами завещан.

Ей одной варяг достался – и все пошло не как у людей. Отец Асмунда приехал в кривскую землю из-за моря и здесь взял жену. Асмунд родился над Великой, но устремился еще дальше. У варягов каждое поколение ищет себе новую жизнь, вот и весь их покон. А она, девка глупая, не заметила, не поняла, что у этого парня, как бы ни был он хорош, корни в родной земле держатся еле-еле. Подул ветер – и унесло его. Он свои корни пускает в этой земле, киевской, и жену ищет здесь, среди такой же руси, как он сам.

Пусть даже все будет, как обещает Торлейв: завтра он вызовет сына сюда, отцовской властью велит выбросить из головы «степнячку» Звездочаду и жить с плесковской женой. Даже если у Асмунда не хватит духу на разрыв с отцом и он послушается – это ли счастье? Уныние, тоска, взаимная обида и досада. Муж так и будет видеть в ней подводный камень, об который разбилась лодья его упований. Но куда ей деваться – придется терпеть.

А на «степнячке» женится Хельги. Вспоминая ее восточные глаза и рыжую косу, Пестрянка кусала губы от негодования и невольной зависти. Та недотепа, как его увидела на пиру, аж в лице переменилась. Не понравился! Чем такой может не понравиться? Где еще найдешь такого, в ком столько силы, ума, ловкости, упорства и притом готовности к любви?

Снова открылась дверь, вошел Хельги. Пестрянка вздохнула: она не хотела говорить ни с кем, даже с ним. Что еще он мог ей сказать? И все же от его присутствия стало легче. Он всегда приносил Пестрянке ощущение ее нужности и достоинства – именно того, чего ей так не хватало.

– Фастрид! – Хельги подошел, взял ее за руку и поднял со скамьи. – Ты не правда… не права. Я не для себя старался. Я хотел, чтобы твой муж к тебе вернулся. Ты красивая и достойная женщина. Я хотел, чтобы это увидели все – и князь с княгиней, и вся родня, и все люди в Киеве, и твой муж. Но если он слепец, это его беда, а не твоя.

– Куда я денусь? – Пестрянка с тоской посмотрела на него. – Нету мне никуда дороги. Родня меня назад не примет: скажут, хороших жен мужья не покидают. Поедем со свекром-батюшкой домой, будем по-старому жить, как те три года жили. Может, судьба мне смерть пошлет поскорее. Дитя только жаль, – она взглянула на мальчика.

– Ты твердо знаешь, что не желаешь больше Асмунда? – Хельги пристально взглянул ей в глаза.

У нее защемило сердце – так красив он ей казался, и не важно, с какой стороны смотреть. Ну почему судьба связала ее с тем, кому она не нужна, а того, кому нужна, привела с таким опозданием?

– Какого Асмунда? – вздохнула Пестрянка. – Того, что я три года назад повстречала, уже на свете нет. Теперь-то вижу, а то все были одни мечты. А того, что есть, я и не знала никогда. Нету у меня мужа, морок один. Но сей морок меня весь век мой теперь держать будет, не отпустит.

– В Северных Странах свободная жена имеет право развестись. И ты имеешь: ты не рабыня, у тебя было приданое, Асмунд давал тебе свадебные дары.

– Мы тут не в Северных Странах. У нас такого не водится. Свела судьба – так тому и быть. Живи теперь… хоть умри. Асмунд может себе других жен взять еще хоть трех, а жене другого мужа не видать. Такая наша бабья доля.

– Это не трудно. – Хельги не понимал, как «бабья доля» может помешать, когда есть утвержденный обычаем способ обрести свободу. – Нужно при свидетелях объявить о разводе – у постели, у порога дома и у ворот усадьбы. Трудновато бывает получить назад свое имущество, но Асмунд, я думаю, не станет с этим упрямиться. И ты будешь свободна.

– Где та постель? – Пестрянка глянула на лавку, где с самого приезда в Киев спала со своим ребенком и куда Асмунд ни разу даже не присел. – Где тот дом и двор? За тридевять земель!

– Тем лучше!

– На что мне воля, коли дурной славы потом вовек не избыть? Как я домой ворочусь? Как родичам, да и прочим людям в глаза взгляну? Загуляла, скажут, баба, наблудила, род опозорила. О боги, хоть бы мне умереть по пути!

Пестрянка закрыла лицо руками, будто все те сотни осуждающих и презрительных взглядов уже впивались в нее, точно стрелы.

– Фастрид, пойми! – Хельги взял ее ладони и отвел от лица. – Мир велик. Тебе не нужно возвращаться домой, туда, где все знали, что ты была женой Асмунда.

– Не возвращаться? – Пестрянка взглянула на него с изумлением. – Но Торлейв по зимнему пути назад поедет, я с ним. Иначе куда?

– Послушай! – Хельги обнял ее. – Я родился в Хейдабьюре, это на юге Ютландии. Там поблизости живут разные народы – даны, саксы, славяне, фризы. Оттуда я ехал сюда по морю через Бьёрко и Готланд, я видел земли стольких племен и народов! Я клянусь тебе – в Хейдабьюре или на Готланде ровно никому нет дела до того, живешь ли ты с мужем, который не сумел тебя оценить.

– Но я…

– Ты уже не в том селении… прости, забыл, как это назывется, где живут твои родичи.

– Чернобудово.

– Да. Ты давно ушла оттуда ногами – уйди оттуда мыслями и будь счастлива.

Пестрянка молча прижалась к нему. Лишь тепло его объятий, проникая в каждую жилку и прогоняя мрак из души, позволяло забыть обо всех ее бедах. Хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Здесь никаким печалям было ее не достать.

Только краешком сознания она посмела вообразить, будто Чернобудово и вся толпа родни и предков не видит ее, не смотрит на нее, не судит, что она сама вольна решать, как ей жить – и захватило дух от испуга и от пьянящего чувства свободы.

Но тогда получается, она может сама выбрать, кого ей любить? Уже давно Пестрянка осознала, что мысль о воссоединении с мужем радует ее куда меньше, чем положено, а огорчает не столько равнодушие Асмунда, сколько намерение Хельги взять за себя черниговскую невесту. Асмунда, какой он есть сейчас, она почти не знает, зато в Хельги за этот уже почти год, особенно последние полгода, привыкла видеть самого близкого, расположенного к ней человека.

– Фастрид, я не возьму другой жены, если это тебя опечалит, – шепнул ей Хельги. – Я еще не знаю, где я буду жить и чего сумею достичь, но я хочу разделить все это с тобой, если ты пожелаешь.