Скуратов пожал плечами да кивнул.

– Нет, Гришка, – вздохнул Басманов, обернувшись через плечо поглядеть – не подслушивает ли кто. – Неча пенять на Филиппку. Царь звал его с Соловков ещё до того, как братию учинил.

– Всё верно ты толкуешь, – кивнул Скуратов. – Всё так и было. Всё ждал Филиппку, ждал, письма слал, премного богатств в монастыри раздал, попов, этих окаянных, помиловал. А всё чает государь наш беспокойный, что святой отец избавит его от тревог, наставит на путь истинный. Да токмо иначе всё делается, иначе.

– Неужто не сытно тебе, Гриш? – спросил Басманов. – Не тепло? Али есть в чём нужда – так поди да возьми! На кой чёрт тебе нынче-то лезть-то с указами к государю?

– Да оттого, что Филиппка уж поставит выбор пред Иоанном! – ответил Малюта. – И помяни моё слово, долго будет поп окутывать царя, наставляя на путь, драть его взахвост, праведный!

Басманов помотал головой, усмехнувшись себе в усы.

– Будто ты нрава государева не знаешь! Скорее уж реки обратятся вспять, нежели Иоанн прислушается к совету, так тем более попа.

– Смотри мне, Лёша, – пожал плечами Малюта. – Шоб потом не дивился, будто не толковали мы об этом!

Басманов кивнул, разведя руками, да на том и разошлись. Алексей поспешил переменить одежду, ибо сей ночью уж служба звала мчаться в Земские земли, потолковать по-свойски с казнокрадами.

Меж тем Фёдор было также готовился к ночной службе, да не суждено уж. Подле его покоев ожидал босоногий крестьянин.

– Вас, Фёдор Алексеич, государь… – начал было холоп.

Юноша остановил его жестом, предугадывая речь эту.

«Верно, творится что-то неладное…» – думалось Фёдору, покуда проходил он меж коридоров.

Рынды доложили о приходе Басманова и с тем пропустили юношу в царские покои. Едва Фёдор переступил порог, его тело пробило жуткое чувство, которое не мог он облечь в слова. Оно сравнимо было с тем холодящим душу трепетом, когда ступаешь на тёмный лёд и слышишь страдальческий скрип льдин. Иоанн стоял у окна в чёрном облачении. Руки его дрожали, но всяко дрожь та шла на убыль. В тусклом свете разглядел юноша пару сбитых костяшек на руке государя.

Невольно сглотнув, Фёдор низко поклонился, да на то Иоанн не обратил взора своего. Лишь поднял руку, точно слепец, и, не оборачиваясь, указал на стол. Басманов принялся вглядываться в очертания множества предметов, что загромождали его. Глубоко вздохнув, Фёдор принял сей жест как повеление наполнить чашу из кувшина, который уж был наполовину пуст.

Молодой опричник приблизился к столу и принялся наливать тёмно-кровавое вино в чаши. Когда питьё ударилось с мягким плеском о стенки сосуда, мрачный взор государя обратился на Фёдора, но царская фигура оставалась неподвижной. Басманов поднял взгляд, не скрывая тревоги и волнения в светлых очах. Возможно, в то хотел верить юноша, но ему показалось, что царский лик смягчился. Иоанн принял чашу и перевёл взгляд на тёмное вино.

– Скажи мне, Федя… – помолчав, изрёк государь, переводя взгляд на окно.

На улице темнело. Тени протягивали свои длинные полосы, рассекая двор, улочки и дороги. В куполах Москвы догорало закатное солнце.

Иоанн усмехнулся, скорее горько, нежели с веселием, да помотал головой, вновь переводя взгляд на Фёдора.

– Отчего явился ты к царю своему в таком виде? – царь указал на подол накидки юноши.

К ней, как и к сапогам, прицепилось премного могильной земли. Всяко, дорога отряхнула, но следы оставались.

– Непросто нести вам службу, добрый государь, не замаравшись, – ответил Фёдор.

– Во оно как… – произнёс Иоанн. Царь отпил из своей чаши, затем обернулся к столу, сел в глубокое резное кресло и оставил чашу на столе, прямо поверх писем. – Спой мне что-нибудь, – повелел царь, взяв перо и макая его в чернила.

– Ваша воля, добрый государь, – произнёс юноша, медленно приближаясь к столу и занимая место подле государя. – Но вижу я, что не за пеньем вы позвали меня, что душу вашу гложут тяжкие думы.

Иоанн вскинул бровь, обернувшись на юного опричника.

– Премного возомнил о себе, Басманов, – отрезал царь.

От тех слов Фёдор улыбнулся, будто бы скрывал и боле. Брови государя гневно сошлись, но прищур не был лишён любопытства.

– Право… – произнёс Фёдор, опираясь локтем о стол. – Дивлюсь я воле вашей, премудрый царь. Ежели бы сердцу вашему нынче нужен был покорный раб, покорный, но слепой, на кой же чёрт вы за мною послали? Ей-богу, я и платия переменить не успел!

– А всяко по речам твоим, – ответил Иоанн, – и впрямь не зришь ты, кто пред тобою.

Фёдор прищурился, точно вглядывался, напрягая очи свои.

– Ежели предо мною не государь мой, не великий князь, не свет наш, не месяц ясный, ежели предо мною лишь образ его лукавый, то и, право, незряч я, – произнёс юноша.

Иоанн глядел на опричника, покуда тот говорил. Лишь Фёдор умолк, царь тяжело вздохнул, откинувшись в кресле своём.

– Что ж, – Иоанн сложил руки в замке, – калеки да убогие всегда были мне по сердцу.

Фёдор усмехнулся.

– Ступай, – махнул рукой государь.

– Отчего же гонишь меня? – спросил Басманов.

– Воротишься со службы – то-то и потолкуем. А ныне мне скверно, – отрезал Иоанн, вновь взявшись за перо.

Фёдор поджал губы, не решаясь на откровение, на которое сейчас ни у одного из них не было сил. Заместо того опричник встал, отдал низкий поклон да направился в свои покои.

Глава 4

Ночь кромешная стояла, хоть глаз выколи. До боли вглядывались во тьму опричники, ища дорогу в нужный двор. Всё всматривались в терема, силясь выгадать, на какую улицу хоть выехали.

– Того гляди, – усмехнулся Алексей, – снова не тот двор пожжём!

– Рыло-то завали, Басман! – рявкнул Малюта. – Не хватало токмо, чтоб об том прознал царь!

– Да остынь ты, Гриш! – бросил Вяземский. – Что ж нам государь? Головы порубит?

– А то и порубит, – хмуро ответил Малюта, продолжая щуриться в кромешной тьме. – От нынче на кой-то чёрт факелов велел не жечь понапрасну! Прав Лёшка, нынче въедем не в тот двор!

– Так вроде бы и на месте мы, братия, – произнёс Басман-отец, поглядывая на ворота по правую руку от себя.

Не впервой было опричникам выламывать двери. Бывало, и не раз, как пробивали они несколько засовов да иных подпорок. Нынче же двери с ворот слетели быстро.

Послезали опричники с лошадей, вбежали на крыльцо да подивились, с какой лёгкостью отворились двери – будто бы и вовсе не запершись, ждал их хозяин.

– Твою ж то, – буркнул Алексей, осматриваясь в кромешной тьме, – удумал, гад, помяните, черти! Удумал чего этот луд псоватый!

– Так оттого и на руку нам наказ