над головою юноши, оттого и не приметил он, как провёл его холоп на лестницу, оттуда же – во двор Кремля. Встал же холоп, лишь когда вышли они на поляну. Нынче солнце уж взошло да припекало всё с большим жаром, и весенние цветы раскрывали навстречу ему свои хрупкие объятья, открывая сердцевины, напоённые цветочным мёдом.

Едва угадывалась протоптанная дорожка средь зелёной сочной поросли. Лишь очутившись, точно по волшебству, на поляне, Фёдор, казалось, пробудился ото сна. Взор молодого опричника блуждал в округе. Он не нашёл ответов в увиденном – поле цвело нежными нектарами, как и каждую весну, вдалеке краснели стены Кремля, а уж за ними на лазурном небосводе возвышались цветные купола Покровского собора.

Лёгкий ветер неспешно гулял во дворе, где ныне стояли опричник да холоп. Дуновение шевелило цветы, которые согласно кивали головками да трепетали лепестками.

– С чем мы здесь? – спросил Басманов.

– Царь-батюшка наказал мне привести вас, Фёдор Алексеич, – поклонился холоп. – Да наказал, чтоб вы, как службу свою окончите, явилися к нему.

– Что за служба? – вопрошал опричник, сведя брови.

– Так-с ведь вам ведомо уж, Фёдор Алексеич! – развёл руками крестьянин да вновь отдал низкий поклон.

Басманов пребывал в смятении, отпустил жестом холопа, уяснив, что не дождётся чего путного. Духота и горячая сухость отступили уж, да и не до того нынче было Фёдору. Юноша обернулся, огляделся зорким взором. Пробежался по окнам, что уж были закрыты резными ставнями али попросту пустовали. Не нашёл юноша ни во дворе, ни в тени, ни на свету высокую мрачную фигуру, неизменно ступающую с золотым посохом. Фёдор глубоко вздохнул, силясь смекнуть, об коей же службе шла речь. Перед взором Басманова стоял насмешливый взгляд царя, с которым владыка внимал, будучи наперёд уверенным в воле своей. Наконец Басманов получил рассудком своим одно-единственное толкование, и даже оно казалось мало-мальски верным.

«Уж ежели не то…» – подумалось юноше.

* * *

Весенний свежий ветер прогуливался по покоям великого владыки. Пламя свечи дрогнуло будто бы в страхе навеки кануть в полумраке. Того света, что лился сквозь открытое окно не хватало, чтобы осветить все углы царских покоев. Капля чернил на кончике гусиного пера уж успела высохнуть за то время, что Иоанн расхаживал по своим покоям. Он мерным и плавным шагом ступал, вынашивая в разуме сокровенные образы. Наконец Иоанн замер.

Чуткий слух его уловил лёгкие шаги в коридоре. Некто, невидимый за каменными стенами да дверью, обитой железом, уж был опознан. Рынды брякнули оружием, когда расступились, давая дорогу пришедшему. Дверь отворилась, и на пороге стоял юный опричник Фёдор Алексеевич Басманов. Он застал Иоанна, погружённого в царские труды, – государь не отвлёкся от своего письма.

Лишь спустя несколько мгновений владыка будто бы с неохотой да застигнутый врасплох поднял взгляд. Недолго Иоанн хранил холод на лице своём. Едва он увидел слугу своего, края губ смягчились да заиграли улыбкой. Опричник предстал в красном кафтане и сапогах. За пояс заткнута шашка – верно, уж порывался он мчаться в город, порядок да суд вершить, да нынче знал Иоанн, что не бывать тому.

На плечи спускались мягкие волны чёрных волос, в которых будто сгустилась сама безлунная ночь. Оттого и лицо юноши белело первым снегом. Лазурь глаз имела иной, глубинный свет, который будто исходил изнутри, а чело украшал венок из полевых цветов. Любо было улавливать чувственное созвучие нежных васильков, что сплетались в венке, с голубыми глазами юноши, что выглядывали из-под чёрных ресниц.

Иоанн не сводил взгляда со слуги, покуда юноша медленно склонялся в поклоне, не дав венку пасть с головы. Всё то время никто не обмолвился ни словом. Басманов всё выжидал, не решившись заговорить вперёд владыки. Заместо того Фёдор занял кресло рядом с царём да поглядывал на бумаги и письма, что разостланы были бескрайним ковром на столе, сундуках, на подоконнике, а пара сочинений и вовсе лежала на полу, удостоившись пары следов царского али иного сапога.

– Ишь ты гляньте-ка, экий боярин пожаловал, – улыбнулся Иоанн, откладывая письмо. – Вся братия уж на задании, а сам Басманов нынче пожаловал!

В голосе Иоанна теплилась наигранность да драчливость, которые уж не впервой забавляли молодого опричника. Юноша с радостным сердцем воспринял настрой государя да в добром расположении духа занял место подле него.

– Где же мне быть, как не здесь, подле доброго моего владыки? – спросил юноша.

Тот голос был напрочь лишён трепета, какой присущ слугам пред своими господами. Опричник смотрел на государя с любопытством, с живым чаянием величественной силы.

– Что же с тобой стало в ту ночь? – спросил Иоанн, вновь обратившись тяжёлым взором к письму.

Царь вновь обмакнул перо в чернила и продолжил излагать волю свою на бумаге. Фёдор же пожал плечами.

– Право, и что о том поминать? – будто бы сам себя вопрошал молодой опричник. – Малость угорел, только и всего.

Иоанн уж и не силился сохранить холодный вид. Владыка отложил рукопись да рассмеялся, мотая головой. Царь поднял взгляд на Фёдора. Юноша, по обыкновению своему, пребывал в лёгкой беспечности. То нравилось великому царю, ибо вечно читал он во взгляде князей да слуг своих лишь раболепный страх. Нынче же Басманов глядел на государя с такой чудной прозорливостью, что способна была поднять с глубин души Иоанна чувства, какие уж успели забыться. В том было много света, иначе бы не мог описать сам царь. В том было премного лёгкости, да притом и премного огня потаённого, который давался свету редкими языками, вспыхивая где-то в глубине этих голубых глаз, прикрытых густым рядом чёрных ресниц.

– Угорел, значится? – усмехнулся сам себе Иоанн.

Фёдор же усмехнулся да пожал плечами. Цепкая память Иоанна уж изловила жесты юноши. Не дивился он тому, как опричник пожал плечами да улыбался, точно той улыбкою пытался скрыть виновность али участие в том или ином деле. По сердцу были манеры юноши, того не скрывал царь. Да и Басманов не был столь глуп, чтобы спрятать от владыки настрой свой ладный.

– Даёшь же, Феденька, – продолжил Иоанн.

Надо было полностью отнявшись слухом внимать государю, чтобы не слышать того редкого доброго покровительства, с которым царь произнёс то имя. Фёдор гордо улыбнулся, слыша настрой и нрав своего государя.

– Главно ж, – молвил Иоанн, – довёл до испугу Алёшку, немца своего, Штадена, и нынче молвил, мол, просто угорел! И право, не более! – усмехнулся царь, разводя руками.

– Довёл ли до испугу я доброго государя нашего? – спросил Фёдор да изогнул бровь свою соболиную.

Иоанн медлил с ответом, глядя на юношу. Лицо великого самодержца хранило премного холода,