и они успокоятся. Но Витя Хорошевский прилепил бедолагу к стенке, отбежал и с десяти метров начал её как бы расстреливать. Выдрин рванул к автомату телефонному и всё рассказал дежурному.

Стреляет, мол, Витька, отлично, охотник отменный. Он вокруг жены — сверху, снизу и с боков всю стену изрешетил кучными выстрелами. Даже землю перед её ногами. Она дрожит и плачет, просит прощения. А у него патронов — дня на три в сумке. Он её вместе с ружьём притащил. Так-то ничего страшного, сказал сосед Выдрин, но вдруг чихнёт Витёк в момент выстрела и продырявит свою Людку.

Вот это всё выложил подполковник со страшным лицом и пугающими жестами Шуре, и дал бумажку с адресом. Улица Первомайская, шестнадцать.

— Злой народ с утра, — сказал Малович. — Любовник у неё был! А кто вместо него мог быть? Пропагандист Шевелёв из Дома политпросвета с лекцией «Как нам толковать учение Маркса, которое всесильно потому, что оно верно»?

— Ты мне приведи немедля стрелка-киномеханика. Насмотрелся фильмов типа «Лимонадный Джо», стервец. Не хочешь видеть у жены любовников — уезжай в пустыню Кызыл-Кумы. Там вообще никого. И сам не будешь ночевать у бабы незамужней. Стреляй в грифов и тушканчиков. Охотник, блин.

Малович приехал в адрес, пришвартовал свой «Урал» с коляской к воротам, открыл калитку и пошел к стрелку. Он стоял к Шуре спиной. Сумка с патронами на шее висела. Жена его от страха стоять уже не могла и сидела молча. Слёзы все вышли.

— Витя! — позвал Александр Павлович. Он был в форме, к Кудрявому же в обед ехать. — Кто ж так стреляет? В жену с десяти метров ни разу не попал. Спорим, что я лучше стреляю!?

Киномеханик обалдел и положил ружьё на землю.

— Да я учу её, шалаву, уму-разуму! Пугаю заодно. Пусть боится и помнит, что за измену плотють кровью.

— А сам где ночью был? — улыбнулся Шура.

— Так я мужик! — поразился тупизне осведомлённого майора Витя. — На Людке-то рога не вырастут. Это бабы нам рога наставляют, и я чую, что один уже пробивается вот тут. Как у носорога будет торчать людям на смех.

— Вить, давай на спор, — хитрым голосом сказал Малович. — Вот монета. Двадцать копеек. Уношу её и ставлю возле выхода в огород на умывальник. Кидаем ещё одну монету. Пять копеек. Выпадет орел, ты первый сбиваешь двадцать копеек. Потому, что орёл у нас ты. Жену расстреливаешь. Герой. Так вот. Если сбиваешь ты, я ухожу. А если промахнёшься и попаду я, то ты едешь со мной. Проведём с тобой беседу, штраф выпишем и гуляй. Ты же её убить не хотел?

— Хотел бы — убил. Тут делать не фиг, — зло сказал киномеханик. — У, сука!

Шура подкинул монету, поймал и разжал кулак.

— Орёл, — удивился Витя. Жена следила за начинающейся игрой с любопытством и страхом одновременно.

— Двадцать копеек — двадцать метров дистанция, — Александр подошел к умывальнику, поставил на ребро монетку и сзади подставил камешек маленький. Чтобы она не скатилась. Отмерил двадцать метров и дал ружьё Виктору. — Приготовься! По команде «огонь» дави курок.

Киномеханик усмехнулся, встал на точку, прицеливался минуту и после команды пальнул, но не попал. Сантиметра на два ниже впилась дробь в алюминий умывальника. Малович снова поставил монету. Взял ружьё, сам себе сказал «пли» и сбил десять копеек, которые так далеко улетели, что и не найдёшь.

— Ну, это я случайно, — сказал Шура серьёзно. — Ты стреляешь лучше. Вон гляди. Весь сарай вокруг фигуры Людмилы твоей просвечивается. В дырьях весь. А её ты не зацепил ни разу. Я бы так не смог. Застрелил бы, скорее всего. А с монеткой мне просто повезло. Ну, так поехали. Ты же проиграл.

— Не посадите? — осторожно поинтересовался киномеханик.

— Штраф сто рублей и расписка, что если ещё раз попробуешь то же самое, то согласен на статью «покушение на убийство». Три года отсидишь всего. А ружьё конфискую на шесть месяцев. Проживёшь их без замечаний — отдадим.

Шура привез Виктора Хорошевского к Лысенко. Рассказал всю историю и предложил.

— Товарищ подполковник, ружьё на полгода, думаю, конфискуем, беседу вы с ним проведёте, штраф на сто рублей выпишите и расписку пусть напишет. Он знает что писать. По-моему, наказание есть, а преступления как такового не было. Просто хулиганство без последствий. Квиток об уплате штрафа он вам завтра принесёт. А я пойду. Мы сейчас Кудрявого брать поедем. Разрешите идти?

— Задержание вооруженного на тебя записать? — крикнул вдогонку Лысенко.

— Не, не надо. Я его не задерживал. Он сам пошел со мной.

И Александр Павлович двинул к Тихонову, чтобы у него провести точный инструктаж с присутствием сержантов-автоматчиков. В два часа они выехали в сторону аэропорта. Народ группками шел на работу из трёх столовых. В этом краю построили много заводов и фабрик, а к ним для удобства трудовикам поставили три столовых, кафе, маленький кинотеатр, чтобы можно было перед прибытием домой окультуриться советским фильмом. С той же целью разместили прямо возле дороги библиотеку. «Лихоманка» стояла чуть глубже в квартале рядом с мебельным цехом. Она была здесь всегда. Забегаловка для конченых пьяниц. Здесь всё стоило дёшево, готовили плохо, но после разливной «бормотухи» плодовоягодной по цене рубль двадцать за литр вкусным было всё. В конце шестидесятых «тошниловку» отремонтировали на свои деньги блатные воры, украсили столовую изнутри и снаружи, поставили три бильярдных стола и наладили вкусное питание, собрав хороших городских поваров, которым и платили неплохо.

«Лихоманка» теперь удивляла даже эстетов, которых водили для «понта» туда специально. Мозаика на полу и стенах, импортные плафоны на потолке, над каждым игровым столом — специальное освещение. Ковровые дорожки на полу, кожаные диваны и кресла, а главное — ресторан, начинающийся сразу за последним бильярдным столом. В нём всё было как в лучшем городском кабаке «Турист». Изысканные блюда и такое же питьё. Там не было драк и матом ругались вполголоса. Разговаривали, правда, по «фене», но это убрать было невозможно по воровским понятиям.

Шура и Тихонов вошли первыми, а за ними, грохая сапогами, ввалились сержанты с автоматами. Народа было много. Ресторан забит, игровой зал тоже. Бегали симпатичные официантки в коротких юбках, играл в углу маленький оркестрик, из пяти музыкантов собранный, причём не исполнял он никаких уркаганских мелодий. Только советскую эстрадную и камерную зарубежную музыку. Когда вошли милиционеры, в первые пять минут всё остановилось.