– Отсюда и такие катастрофические сбои в их поведении и психике, – продолжал следователь. – Юлия Шубина сейчас относительно в норме, держится усилием воли, с ней можно работать, проводить следственные действия. А вот секретарша – та совершенно неадекватна. Видимо, вскоре ею всерьез займутся психиатры. Пока ясно, что убийство Киры Гореловой она совершила на почве ревности. Она до сих пор бредит Германом Либлингом, умоляет не отнимать его у нее, не разлучать их и постоянно ведет шизофренические разговоры о Либлинге с какой-то воображаемой учительницей по фамилии Вербицкая, так что даже как-то жутковато становится. Сумасшедшая баба эта секретарша, у нее и так, наверное, склонность к психопатии была, да еще эти опиаты. Правда, Кассиопея на допросах клянется, что точно не знала, что это были наркотики. Их ей, по ее словам, вручил ее брат. Он же приказал давать их под видом зеленого чая клиенткам салона перед каждым сеансом. Идея оккультного спиритического общества, которое она называет «круг», была, по ее словам, тоже целиком его. Он был инициатором и строительства салона красоты, и дал Кассиопее на это деньги.

– Но для чего все это ему было надо? – не выдержал Мещерский.

– Насколько я успел разобраться, гражданин Либлинг считал себя несправедливо обвиненным в убийстве пятнадцатилетней давности. По словам его сестры, он обвинял город и горожан в том, что они искалечили его жизнь тем необоснованным обвинением и арестом. Видимо, он планировал использовать оккультизм, в который как в омут затягивались женщины – жены влиятельных в городе людей, в качестве рычага влияния и на самих женщин, и на их мужей, и на власть и обстановку в городе. В помещении, где проходили сеансы спиритизма, имелась скрытая фотокамера, которая все фиксировала для последующего шантажа.

– Возможно, Герман подозревал кого-то из своих бывших знакомых, ставших главами города, в преступлении, которое не совершал, в убийстве Ирмы Черкасс, и таким способом хотел выйти на след убийцы и отомстить? – предположил Мещерский.

– Не исключено. Но, может быть, он имел и другие планы. Увы, у него это теперь не узнаешь, – разочарованно вздохнул следователь. – К беседам он пока в силу нанесенных ему травм не способен. И врачи не дают никаких гарантий насчет его выздоровления. В убийствах он не виноват, однако к тому, что произошло в этом городе, причастен напрямую. Я еще не до конца в этом разобрался, но разберусь со временем. Сейчас же налицо только один факт: гражданин Либлинг – жертва вспыхнувших в городе массовых беспорядков, которые он своим появлением в городе и вызывающим поведением во многом и спровоцировал.

Мещерский вспомнил Германа – там, в ресторане «Чайка», – дерзкого и насмешливого, обликом и повадкой так напоминавшего актера Хоакина Феникса в роли римского императора-гладиатора. Что ж, тогда, на площади, его и швырнули под рев озверевшей толпы, как на гладиаторскую арену. И толпа ревела: «Смерть ему, смерть!»

– Поговорка есть: «посеешь ветер, пожнешь бурю», – назидательно изрек следователь. – Вот и пожинает на больничной койке. Не человек уже, а вареная картошка. Полное пюре.

Мещерский помолчал, а потом спросил о Шубине и его жене. Следователь ответил, что супругами-убийцами теперь занимается областная прокуратура. И что дело Ирмы Черкасс поднято из архива и возобновлено по «вновь открывшимся обстоятельствам».

– Не знаю, правда, какие в суде по нему в будущем перспективы, там ведь, кроме признаний, ничего нет. Единственная свидетельница, которая могла дать своими показаниями основу для обвинения, Куприянова, убита. Так что… там просто их слова – мужа и жены. А от слов всегда можно отказаться, особенно в суде.

– Но там был ведь еще один свидетель – некто Полуэктов, который потом погиб при невыясненных обстоятельствах, – осторожно заметил Мещерский. – А его дело не поднято из архива, нет?

– Почему это погиб при невыясненных? – удивился следователь. – Вот у меня тут справка – свидетель Полуэктов, смотритель парковых аттракционов, погиб в результате несчастного случая. В свое время все обстоятельств были тщательно проверены, и нет нужды ворошить это печальное происшествие вновь. А я гляжу, вы довольно близко приняли к сердцу все произошедшее в городе и самостоятельно пытались во всем разобраться.

– Я не то чтобы пытался, но…

– У вас, наверное, врожденный дар оказываться в эпицентре разных там событий, да? – Следователь, ровесник Мещерского, улыбнулся, страх как довольный своей проницательностью. – Ну, на это я скажу одно: вам, Сергей, на этот раз крупно повезло. Ну, в том, что вы замешались во всю эту кашу как свидетель. А ведь могли и по-другому замешаться. Дважды ведь оказывались рядом с местами убийств. А это ведь знаете – того, чревато порой. Как карты лягут. Вот в случае с секретаршей Шубина – не задержи вы ее с наглядными, так сказать, уликами на одежде в виде пятен крови, вас могли бы самого там, в салоне, сцапать. И, судя по тому, что потом произошло в городе, вы сами могли стать жертвой оголтелого самосуда. В той накаленной обстановке никто бы особо разбираться и церемониться с вами не стал. Так что думайте о будущем. И не влезайте в то, что вас не касается. Вы же бизнес сюда приехали строить, вот и стройте. Вам ясно?

– Да, это мне ясно, – ответил Мещерский.

Ему было непонятно другое.

Фому тоже вызывали в прокуратуру несколько раз. По делу о массовых беспорядках и по делу убийства его сестры. Мещерский не находил себе места, думая о том, как же воспримет Фома известие о том, что убийца наконец-то найден. И что имя его – Всеволод Шубин.

А Фома воспринял это внешне очень спокойно. Как говорится – «у него на лице не дрогнул ни один мускул». Может быть, там что-то екало и обрывалось внутри, невидимое глазу, но наружу это никак не прорывалось. Мещерскому он сказал, что следователь дал ему прочесть показания Юлии Шубиной и самого Всеволода Шубина. И он прочел протокол. И потом вернул его следователю, чтобы тот подшил его в дело.

Настал седьмой день недели. И в Тихом Городке наконец-то не осталось ни одного невставленного стекла. И только салон красоты так и зиял черными провалами окон. К стенам его подогнали бульдозер, но сносить, счищать отчего-то медлили. Наверное, потому, что следствие еще шло и мог потребоваться еще один дополнительный осмотр места убийства и сборищ оккультного «круга».

Мещерский и Фома брели по улице, возвращаясь из прокуратуры. И улица словно нарочно вывела их к городскому парку. Он возник на их пути, как неожиданная преграда. Преодолевать ее уже вроде бы не было никакого смысла…

Они остановились, а потом, не сговариваясь, зашагали туда – вглубь, все дальше, дальше по заросшим глухим аллеям, тронутым первыми красками осени.

Прошли мимо развалин карусели. Не останавливаясь, не оглядываясь. И вышли к старой танцплощадке на берег. Свернули налево, поднялись по крутому склону. Впереди, насколько хватало глаз, расстилалась большая вода Колокши. За спиной на холмах, в низинах и на пригорках раскинулся город.

– Фома, – сказал Мещерский.