ничего ей больше не нужно. Но затем подосадовала на себя. Нельзя же быть такой неблагодарной. Забыла разве, как на замшелом пне страхом изводилась, что угодно отдать была готова, лишь бы выбраться из этого проклятущего леса? Ему, может, и всё равно, а ей не всё равно. А люди всякие бывают, нельзя же ко всем с одной меркой. У него – только сейчас в голову пришло – могла и причина быть не называть себя, всякому доверяться. Ещё и пострадал он, да как ещё пострадал, вон у него шрамище какой на груди. То ли в битве увечье такое жестокое получил, то ли, того хуже, пытали его, мучили. Может, всё-таки удастся ей хоть немного расшевелить его, показать, как признательна ему. Пусть не думает, что неблагодарная, бесчувственная она.

И взялась рассказывать, чтобы заодно и дорогу ему скрасить, как блуждала одна в лесных дебрях, как страшилась приближения ночи, как счастлива теперь и благодарна ему, своему спасителю. Если б не знала, что он не глухой, могла бы подумать, что он её не слышит. Никак на её слова не откликался, не посочувствовал ни разу, жилка ни одна на лице не дрогнула.

Ещё не совсем стемнело, могла она хорошо рассмотреть его. Лишь сейчас, когда схлынули первые страхи, увидела, что чудной этот юноша хорош собой: статен, хоть и тонок в кости, с высокими скулами и широко расставленными светлыми глазами. И волосы прямые, длинные до плеч, каких у её коренастых, смуглых и жёстко курчавых соплеменников не бывает. А приглядевшись, поняла, чем ещё он так напугал её, внезапно появившись из ниоткуда. Лицо у него было очень бледное, как у неживого. Словно ни кровинки в нём не осталось. Никогда и ни у кого такого не видела. Некстати вспомнились вдруг страшилки об оживших мертвецах, которыми пугали они в детстве друг друга. Снова тревожный холодок по телу пробежал, недавний страх к сердцу подкрался. Но сумела чуть успокоить себя прежней мыслью, что всего лишь он не такой, как люди её племени, оттого и выглядит иначе.

И вдруг он снова заговорил. Спросил, давно ли появилось её племя на этом краю леса. Рассказала она, что раньше, полгода всего назад, жили они далеко отсюда, среди скудных песков и топких болот. Голодали часто, от многих болезней страдали. Но мужчины племени были отважны, закалены в сражениях. Прознали они, что в этих краях лежит степь плодородная, река полноводная течёт, и жизнь тут сытная и здоровая. И решил отец её, мудрый вождь, повести сюда своё племя, чтобы лучше зажил его народ.

– А понимал твой мудрый вождь, что для того, чтобы лучше зажил его народ, нужно сначала прогнать или перебить живший там народ?

Вот уж не ожидала она, что способен он говорить не одними лишь отрывистыми словами. Даже не сообразила сразу, что ему на это ответить. Но быстро нашлась:

– У нас такое присловье есть: одно добро на всех не делится. А ещё говорят, что добра без силы не бывает.

– А дальше что? – Голос его зазвучал теперь как прежде – невыразительно, тускло.

– А дальше обыкновенно. Племя там жившее трусливым оказалось, защищаться не стало, убежало в лес, ничего с тех пор не слыхать о нём.

Замолчала в ожидании, что продолжит он беседу, но юноша снова замолчал, только брови его хмурились да губы беззвучно шевелились. И она уже пожалела, что завела об этом речь. Явно не по душе пришлась она её спасителю. Потом он всё-таки спросил:

– И никого из прежних жителей там не осталось?

– Почти не осталось, – порадовалась Лола возобновившемуся общению. – Старуха одна. Она со всеми в лес не ушла, болела очень, не хотела обузой быть, помирать собралась. Но выжила, куда ж ей теперь деваться? – И посчитала необходимым добавить: – Мы её не обижаем, ты не думай. Да она ни с кем из наших и не водится, поселилась в глиняном домишке на отшибе, мы её почти не видим.

– А зовут её как? – быстро спросил.

– Имя у неё такое, сразу и не выговоришь. Изергиль.

– Жива, значит, – едва слышно прошептал он.

– Жива, конечно, – пожала плечами Лола. – Я ж о ней и говорю.

Он внезапно остановился, замер, прислушиваясь. Затем сказал:

– Люди сюда идут. Это тебя ищут. Иди на голоса. – Повернулся, чтобы уйти, но она придержала его за рукав:

– Не уходи. Почему ты не хочешь, чтобы мой отец одарил тебя? Ты чего-то боишься?

– Я ничего не боюсь, – ответил он. – Мне всё равно. Просто не хочу встречаться с людьми твоего племени. Вот только… – В глазах его Лола впервые заметила живые проблески. – Хотелось бы мне повидаться с Изергиль. На каком отшибе, ты сказала, она живёт?

– Тебе самому не найти, – сказала она. И поняла вдруг, что не хочет расставаться с этим странным светлоглазым юношей. Воспользовалась возможностью снова, хоть ненадолго, побыть с ним вместе. – Я могу тебя к ней проводить. Если не хочешь, чтобы тебя увидели, отведу к ней, как стемнеет, никто не заметит.

Он снова молча, неотрывно глядел на неё, как раньше, когда сидела она перед ним на пне. Видно было, что решение дается ему непросто.

– Хорошо, – сказал. – Только не сегодня. Знаешь высокий дуб с расщеплённой молнией верхушкой на излучине реки?

– Знаю, конечно.

– Завтра, как стемнеет, жди меня там. Изергиль предупреди. И никому, кроме неё, обо мне не говори.

– Не скажу,− пообещала.

Вскоре спина его в выцветшей, зелёной когда-то рубахе скрылась за деревьями, а Лола пошла навстречу хорошо различимым уже голосам и мелькавшим среди деревьев горящим факелам.

День этот завершился так, как всегда в таких случаях бывает. Сначала её обнимали и целовали, радуясь, что жива она и здорова, потом ругали за безрассудство, кормили, ужасались её рассказам. Обещание своё она сдержала, ни словечком о встрече в лесу не обмолвилась. И только сейчас, когда всё уже осталось позади, ощутила, как невыносимо устала. Рухнула в постель и провалилась в бездонный, без видений сон. А утром отправилась к Изергиль. Впервые как следует её разглядела. Раньше вообще внимания на неё не обращала, как, наверняка, и все остальные. Кому нужна эта никчёмная старуха, к тому же чужая и ни с кем не желавшая знаться? Из-под дряблых коричневых век глянули на Лолу – вот уж чего раньше не замечала и не ожидала – светлые, как у того лесного юноши, глаза. Только не такие бесстрастные, а живые, пытливые.

Изергиль встретила её настороженно. Не посмела, конечно, в дом не пустить, но и радушия особого