– Но это и сейчас не поздно, – оживился королевич, – тем паче что пушки мекленбургского дьявола снова замолчали.

– Мы так и сделаем, но при одном условии.

– Каком же?

– Вы останетесь здесь и больше не полезете в драку.

Чуть в стороне за боем с интересом наблюдала до крайности странная группа. Трое из них были одеты по-европейски и наблюдали за боем в зрительную трубу, по очереди передавая ее друг другу. Чуть поодаль сидел краснолицый толстяк в довольно замызганном кунтуше, поминутно прикладывавшийся к баклаге, а рядом с ним двое молодых людей, одетых как шляхтичи.

– А что, пан Мондье, – отвлек переговаривавшихся между собой французов толстяк, – ведь, пожалуй, эти разбойники разбили пушки пана де Мара?

– Сколько раз вам говорить, месье Криницкий, – немного раздраженно отозвался старший из них, коверкая польские слова, – мое имя есть де Бессон! Впрочем, вы правы: артиллерия месье де Мара пока что приведена к молчанию.

– Посмотрите, – воскликнул один из шляхтичей, оказавшийся Яном Корбутом, – наши строятся для новой атаки!

– Держу пари, – буркнул в ответ один из французов, – что это наступление кончится тем же!

– Месье Бессон, – второй шляхтич обратился к французу таким мелодичным голосом, что всякий признал бы в нем все еще одетую в мужской наряд прекрасную панну Агнешку, – как вы думаете, наши одержат верх?

Француз фыркнул про себя от наивности вопроса, однако дамам полагается отвечать учтиво, и называвший себя де Бессоном сын парижского бакалейщика, слегка поклонившись, ответил:

– Видите ли, мадемуазель, очевидно, что у герцога Иоганна Альбрехта весьма сильная позиция. К тому же им удалось ее недурно укрепить и вместе с тем замаскировать. Держу пари, что гетман пошел в атаку, не подозревая о том, что именно встретят его войска.

– Вы полагаете, что победят московиты?

– Я так не сказал, однако у них очень сильная артиллерия. Я бы даже сказал, совершенно неожиданно сильная. Вряд ли где в Европе есть армия, в которой столько полевых пушек, и к тому же их умеют так ловко использовать.

– А если у них кончится порох?

– В этом случае войска королевича, несомненно, одержат верх, – отозвался француз и тут же добавил вполголоса: – Боюсь только, что если дела пойдут таким образом, то солдаты у поляков кончатся раньше, чем порох у герцога.

Однако панна Карнковская больше не слушала его и, совершенно успокоившись, наблюдала за боем. Тем временем умильно улыбавшийся Криницкий отозвал в сторону Корбута. Надо сказать, что, судя по внешнему виду, дела у Янека пошли в гору. Возможно, старый пан Теодор Карнковский проявил щедрость к бывшему слуге, спасшему его дочь, а может, случилось еще какое чудо, но только кунтуш на парне был новый, равно как и сапоги с шапкой. Эфес его сабли блестел серебром, и вообще он производил впечатление человека зажиточного.

– Ты что-то хочешь сказать, пан Адам? – спросил молодой человек у толстяка.

– Посмотри туда, дружок, и скажи мне, что ты видишь?

– Где? Ах там… это гусары строятся для атаки.

– Да, я тоже так подумал, – покивал головой Криницкий, – а чьи это флаги над ними?

– Гетманские.

– Стало быть, это наши литовские гусары… – задумчиво проронил старый забулдыга.

– Не пойму я, к чему ты клонишь?

– Янек, ты ведь мне как сын, – начал тот издалека, – я ведь всегда к тебе хорошо относился…

– Я знаю, пан Адам, и очень благодарен тебе за твое участие. Да что говорить, даже с этим разбойником Михальским ты меня познакомил, и хотя я чуть не погиб, но если бы не плен – я бы не повстречался снова с панной…

– Ну вот, опять свернул на свою Агнешку… – с досадой прервал его толстяк, – я ведь тебе о серьезных делах толкую!

– Хорошо-хорошо, слушаю тебя.

– Ты знаешь, что оба сына пана Замостского служат в хоругви пана гетмана?

– И что с того? – нахмурился Корбут, которому было неприятно упоминание об отчиме и его сыновьях.

– Там сейчас будет жарко, – неопределенно проронил Криницкий, явно намекая на поле боя.

– О чем ты?

– Да ни о чем, а только на войне всякое случается. К тому же пан Замостский стар и других наследников у него нет.

– Господи Иисусе! – перекрестился Янек. – Уж не хочешь ли ты сказать…

– Я хочу сказать, что тебе нет ни одной причины переживать за пана Замостского и его отродье, а вот если Господь или дьявол приберут их черные души, то имение останется выморочным, и ты сможешь вернуть себе и свой фольварк, и, может, еще что-нибудь в придачу.

– Зачем ты так говоришь… Конечно, они дурно обошлись со мной, но, видит бог, я не желаю им зла.

– Тебе бы ксендзом быть, – пробурчал пан Адам, – а не шляхтичем. Неужто ты хочешь всю жизнь провести, прислуживая другим? Верни ты свой фольварк – смог бы жениться на хорошей девушке и завести семью. А я бы на старости лет нянчил твоих ребятишек и благословлял бы судьбу, пославшую мне… ты ведь не оставишь без куска хлеба старого друга?

– Ну конечно нет, а только об этом рано говорить, фольварка-то у меня еще нет. Хотя… послушай, будь у меня состояние, я мог бы посвататься к панне Агнешке…

– Ну вот опять, – нахмурился толстяк, наблюдая за пришедшим в крайнее возбуждение товарищем, – я же тебе сказал, что жениться надо на хорошей девушке, а ты опять о панне Карнковской. Она-то тут при чем?

Тем временем поляки возобновили атаку. Поскольку немцы потеряли значительную часть своих копейщиков и почти всех мушкетеров, их усилили остатками венгров, выбранецкой пехотой и спешенными казачьими хоругвями. Однако смешиваться друг с другом ни те, ни другие, ни третьи не захотели, а потому наступали каждый своим отрядом. Чтобы у герцога не было соблазна сосредоточить свои силы на атакуемом месте, Ходкевич приказал Мартину Казановскому, отцу фаворита королевича, проявить активность и на другом фланге. Тот недолго думая соединил несколько хоругвей пятигорцев, литовских татар и казаков и послал их в атаку. Это не слишком решительное наступление было легко отбито несколькими пушечными залпами, и о нем можно было бы и вовсе не упоминать, если бы не последовавшие затем трагические события.

После того как на батарее навели порядок, и де Мар еще раз обстрелял русские редуты, польская пехота снова пошла вперед. Однако на сей раз противник не стал ждать, пока они подойдут поближе, а сразу принялся осыпать их ядрами. Кажется, московитские пушкари здорово набили руку, и всякий залп приводил к тому, что в рядах наступающих появлялись целые просеки. Но если немцы или спешенные казаки стойко держались под обстрелом, то выбранецкие всякий раз, когда рядом шмякался чугунный мячик, так и норовили бежать куда-нибудь без оглядки. Впрочем, польские командиры были прекрасно осведомлены о качествах своей пехоты и потому поставили за их спинами немногих уцелевших венгров. Те были злы на русских за погром, устроенный им у Вязьмы, и злы на выбранецких, что те бросили их тогда, и потому безо всяких сантиментов возвращали малодушных в строй, не стесняясь прибегать в случае надобности к оружию.