был внесен в базу и поставлен на прослушку, но оператор пока не смог его локализовать.

К Людивине вышел врач, осматривавший девочку, пока она спала.

– Картина ужасная, – напрямую сказал он.

– Ее насиловали?

– Неоднократно. Я не знаю, как долго ее мучили, но у нее серьезные физические травмы.

– Есть угроза для жизни?

– Теперь нет, но она истощена, организм испытывал нехватку всего, и главное… если б вы видели… – Доктор покачал головой. – Его поймали? – вдруг спросил он. – Того, кто это сделал?

– Да.

– Нехорошо так говорить, тем более что я врач, но для таких гадов, ей-богу, самое правильное – смертная казнь.

Людивина и бровью не повела.

Только в памяти набатом совести откликнулось эхо пятнадцати выстрелов.

– Она поправится?

– Физически? Возможно, понадобится хирургическое восстановление…

– Все так плохо?

– Да.

Молодая женщина сжала кулаки.

– А психологически… – продолжил он. – Не знаю. Здесь есть психиатр, так что девочка будет не одна, когда очнется.

– Можно мне ее повидать?

– Если хотите… Вы же тут полиция, а не я.

Людивина остановилась у изголовья кровати. Даже во сне лицо девочки выглядело сурово и замкнуто. Она провела рукой по волосам, и девочка сразу же заметалась. Жандарм отдернула руку. Она стояла почти час и смотрела, как девочка спит. Потом служебный долг одержал верх над чувствами: она поняла, что нужно действовать.

Людивина сфотографировала маленькое личико на свой мобильный телефон и отправила его Магали, чтобы та сравнила его с фотографиями в базе пропавших детей.

Девочка очнулась днем, и ею немедленно занялась бригада психологов.

Людивина устроилась в зале ожидания и много раз звонила оттуда Сеньону и Магали, чтобы узнать последнюю информацию. Новостей пока не было: Брюссена так и не нашли, а Монтиссон практически не шел на контакт.

Наконец в пять часов вечера пришло известие.

Девочку звали Матильда Ломпар.

Опознали ее с трудом, лицо сильно изменилось.

Девочка была в розыске почти три года.

Сердце Людивины упало.

Малышка вернулась из ада. Три года жизни среди чудовищ. Сначала, наверно, она была в рабстве у Ферри, а затем стала игрушкой Монтиссона. Она видела все. Она пережила немыслимое.

Женщина-психолог окликнула Людивину:

– Можете подойти?

– Она заговорила?

– Нет. И вряд ли заговорит. Она даже не рисует.

Женщина выглядела растерянной.

– Вы задавали ей вопросы о том, что она пережила?

– Нет, еще слишком рано. Вы, наверно, видели, мы поместили ее в детскую комнату. Она захотела куклу, и я принесла ей. Потом она жестами попросила другую. Потом еще одну.

– Вы ей их дали?

– Конечно. Сначала я подумала, что ей нужно, чтобы куклы были рядом, что так ей спокойнее, но она ясно дала понять, что хочет что-то показать. Некоторые дети, пережив травму, хотят высказаться. Говорить им часто бывает слишком трудно, поэтому они рисуют, а некоторые пользуются мимикой, жестами.

Людивина приготовилась к худшему.

– Она хотела двух кукол, мальчика и девочку?

– Нет, она хотела много кукол. Я опустошила все комнаты и шкафы в отделении и набрала четырнадцать.

– И что было потом?

– Ну… Мне кажется, она пытается что-то сказать. На свой лад.

Психолог открыла дверь тамбура и подвела Людивину к окну, откуда была видна комната Матильды.

Четырнадцать кукол были выложены в ряд на кровати.

И у всех оторваны головы.

54

Они пожирали невинность других людей, уничтожали чистоту.

Дитер Ферри, Герт Брюссен и их банда.

Чистота и невинность – вот алтарь, на котором создается гармоничная личность. Матрица здоровой психики. Которую они с наслаждением развращали, губили. Всеми способами и при каждой возможности.

Переиначивая мир по своему образу и подобию. Множа число уродливых, искалеченных людей. Мужчин и женщин, похожих на них, состоящих из извращений и отклонений, испорченных до такой степени, что они могли раскрыться только через крайние формы проявления своих пороков.

Эти пожиратели невинности хотели распространить свой недуг на весь мир. Хотели выйти из своего одиночества прокаженных, отверженных, преследуемых законом, живущих с клеймом дегенератов. Да, они другие, раз и навсегда, и они требовали права существовать в таком качестве.

Это требование нужно было утвердить силой, заявить о нем многократно.

С одной стороны, постепенно собирая как можно больше единомышленников, а с другой – развращая детей, формуя их по своим лекалам.

Чтобы такое меньшинство уже нельзя было сбросить со счетов.

Чтобы завоевать планету.

От этой мысли Людивине стало худо.

Бутерброд не лез в горло, она положила его на стол. Она неотступно думала о том, что пришлось испытать Матильде, что с ней сделали.

Ее можно спасти! – хотела верить Людивина. Если окружить ее огромной любовью, если рядом будет семья, она вылечится, раны затянутся, и она станет замечательной женщиной!

Она ведь еще совсем маленькая. И рядом будут родные люди. Ее родители скоро приедут, они уже выехали из Авиньона.

Людивина схватила мобильник и набрала Сеньона. Попала на автоответчик: видимо, напарник разговаривал с Парижем или вел допрос Монтиссона. Она набрала номер Магали и тоже услышала сообщение автоответчика.

Она не могла просто ждать. Ей нужно было действовать, чувствовать себя полезной. Сидеть на месте становилось невыносимо, она бесконечно гоняла в голове мысли и воспоминания, все как на подбор тяжелые, мрачные и безнадежные.

Верней-ан-Алатт.

А здорово их обошел этот Брюссен. Где он теперь, когда Магс и Капюсен вышли из игры? Ему больше негде спрятаться, некого использовать: ни укрытия, ни приспешников.

А вдруг он уже набрал новых?

Может быть, он сейчас едет в Испанию, к новообращенному охотнику?

Внезапно Людивине пришла в голову страшная мысль; она набрала Априкана.

– Полковник, хутор оцеплен?

– Да, оцеплен.

– Установлено наблюдение? Брюссен может вернуться туда, ведь это его штаб и…

– Не беспокойтесь, на месте постоянно дежурят жандармы.

– Им надо тщательно прятаться! Ведь если Брюссен сунется туда и обнаружит их присутствие, то смоется прежде, чем мы…

– Ванкер, я знаю свою работу, все под контролем! Отдохните немного, вам вообще здесь быть не положено.

– Нашли что-нибудь еще на месте преступления?

– В комнате Брюссена куча книг по продвижению идеологий и древним языкам.

– Там он и откопал свой символ *e. Других потайных комнат не нашли? Других пленников? Никакой информации о личности испанского убийцы или…

– Ванкер, отстаньте, если будет – скажу.

Он повесил трубку.

Людивина поднесла руку к губам и начала было грызть ногти, но тут же спохватилась.

Почему Брюссена не оказалось в той квартире?

Людивина была уверена, что квартиру купили вскладчину всем сообществом, чтобы использовать ее как укрытие или привал возле Парижа для выполнения очередного жуткого дела.

На данном этапе у Брюссена не было причин бежать оттуда: весть о смерти Капюсена не стала достоянием прессы, Априкан