Дальше, к своим людям.

Надо видеть выражения их лиц – смесь благоговейного ужаса и едва сдерживаемого триумфа.

Мы методично зачищаем двор, затем поднимаемся на стену, одну за одной сбрасываем стоящие там лестницы. Вдали, в небе, точно чего-то опасаясь, кружатся два дракона.

— Все вопросы потом, - обрубаю сразу, когда натиск осаждающих становится немного слабее. – Что здесь происходит? Где моя жена?

— Госпожа в крыле для прислуги, выхаживает раненых.

Меня быстро вводят в курс дела. У нас явные проблемы. Та пара драконов - не наша, выжидают удобного момента, чтобы атаковать. Но побаиваются, потому что у нас есть пушки. Правда, их боезапас почти на исходе.

— Откуда пушки?

— Трофеи. – Говорит бритый на лысо северянин. – Отбили на Тине. Ты меня не знаешь, генерал, не смотри с таким подозрением. Мы делаем огромную ошибку, помогая вам, но появление среди нас одержимых временно сместило нашу ненависть. Мы сначала убьем их, потом вернемся к вам.

— Благодарю.

И мне совершенно несложно склонить перед ним голову. Не знаю, смог бы я на их месте поступиться принципами и правом мести, чтобы в одной битве объединиться с ненавистным врагом.

— Разве ты не должен быть мертв? – интересуется северянин.

— Я и был мертв. Но вы тут без меня плохо справлялись. Боги расстроились и послали меня показать вам, за какое место надо держать топор.

Северянин глухо смеется – и на стены начинается новая атака.

Позже, отбив очередную волну, мы можем немного передохнуть. Но я спешу прочь, спешу увидеть Дэми.

Сейчас даже кажется, что когда все закончится, я – тот еще безбожник – поблагодарю богов за то, что дали мне сдохнуть. Дали перейти за грань именно тогда и именно так – глядя на то, как моя маленькая, но отчаянно храбрая дикая кошка смотрит на меня без злобы и ненависти.

До сих пор помню ее полные слез глаза.

Ее тихий голос.

Как глотала слезы и просила меня – ее врага на всю жизнь – не умирать.

Я проглатываю едкий дым и, перебираясь через каменный обвал, быстро иду дальше.

В крыле для прислуги жарко, натоплено и людно. Здесь собрались женщины, дети, старики, а еще раненые – много раненых. И снова очень много северян. Сколько же сотен их пришло? Как будто со всей округи.

Кто-то наверняка узнает меня, потому что над головами раздается сдавленный стон, и я замечаю пару рук, осеняющих себя какими-то знаками. Наверняка защищаются от призраков. Хотя, судя по происходящему, лучше бы им перестать бояться покойников и начать переживать за происходящее снаружи.

И смешно, и грустно, но весь мой воинский опыт подсказывает, что у нас не так много шансом дожить до утра.

Свою жену я вижу почти сразу. Стоит возле деревянной бадьи и моет руки. Ее платье, ее передник, даже лицо и волосы – все забрызгано кровью, испачкано сажей.

Она такая… очень хрупкая.

Почему раньше не замечал?

Понимал, что сильная и смелая, и что всегда упрямо смотрит в глаза, но как-то не видел за всем этим маленькую хрупкую женщину, которая тащит на своих плечах больше, чем может вынести любой здоровый мужик.

Тащит – и не ноет.

Потому что сильная.

Потому что не привыкла ломаться.

Мне руки ломит где-то в локтях – так хочется сгрести ее в охапку, прижать к себе и напомнить, что мы с ней – одно целое.

Что ее голос вывел меня из Тени.

Что это ее я слышал, когда блуждал неприкаянным призраком в цартсве смерти, и ждал, когда кто-то сожрет мою душу.

Ее голос.

Демоны все задери!

Я успеваю сделать только шаг.

И Дэми оглядывается назад.

Порывисто, резко, как будто кто-то шепнул ей на ухо, что призрак вернулся с того света.

Наши взгляды пересекаются.

Я вижу, как меняется ее лицо.

Усталость, тяготы минувших дней, недосып, боль за чужие жизни, невыплаканные слезы – все слетает с нее, словно тонкие пергаментные маски. Слой за слоем, вместе со слезами, которые катятся по ее измученному, испачканному сажей, изуродованному парой шрамов лицу.

Руки безвольно повисают вдоль тела.

Нижняя губа дрожит, рот открывается – но я не слышу ни звука.

Моя дикая кошка.

— Тьёрд? – едва слышно, шепотом. – Тьёрд?

В глотке предательски першит, потому что в том, как она произносит мое имя, столько нежности, что под ней можно сдохнуть, как под обвалом в горах.

— Ты… вернулся.

Она закрывает рот обеими руками.

Мотает головой, изо всех сил жмурится и когда открывает глаза – они уже красные от слез.

— Привет, жена, - глухо, едва узнавая собственный голос. – Ты тут без меня, гляжу, совсем не справляешься.

— Я ненавижу тебя, Потрошитель!

— А я, знаешь, кажется готов выстелить свою проклятую душу к твоим ногам.

Она плачет, кусает губы и еле-еле, на исходе сил, протягивает руки.

Я, наплевав на все разделяющие нас принципы и цели, на наше тяжелое прошлое, налетаю на нее как таран.

Сковываю обеими руками.

Приколачиваю к себе объятиями – намертво, на веки вечные.

У нее так бешено колотится ее сердце.

— Я знала! – Дикая кошка скребет ногтями по моей рубашке на плечах. - Я знала, что ты вернешься. Я знала, знала… Я никому не позволила… Я… ждала тебя…

— Я слышал тебя. Там, в Тени.

— Правда? – Она смотрит на меня и плачет еще сильнее. Как будто только сейчас, именно в эту секунду, она – вся на ладони, голая передо мной, настоящая.

Моя каждой своей мыслью.

Чуть ослабляю объятия и позволяю себе насладиться глубиной ее заплаканных глаз.

— Разве северные женщины должны быть такими плаксами? – Мне до смерти хочется ее поцеловать, но я же тогда просто подохну от вкуса этих искусанных желанных губ.

— Северные женщины должны быть живыми. – Шмыгает носом. - Как и их мужчины.

Мне хочется сказать ей так много, но у нас совсем нет времени.

Те, кто остался за стеной, не станут ждать, пока мы наговоримся.

— Наш сын?

Я знаю, что моя дикая кошка никому не позволила бы к нему притронуться. А если бы что-то помешало ей защитить нашего мальчишку… Вряд ли бы я нашел ее среди живых. Потому что моя северянка даже в смерти прижимала бы сына к груди, чтобы оберегать его даже в самых темных уголках мертвых земель.

Ее губы трогает теплая улыбка.