принимая нас, главнокомандующий очень хвалил вятских моряков, пошутил даже: «Я думаю, оттого к морю привычны, что их с детства не в колясочках возили, а в зыбке качали, вот они и закалили вестибулярный аппарат». В Болгарии нашлись мои землячки — преподаватели русского языка. Влюбленные в Болгарию, сидя на набережной Варны, они даже всплакнули, когда в разговоре замелькали наши родные названия: Омутинск, Уржум, Лальск, Оричи… Работают они на совесть. Кстати, раз уж о Болгарии — первым генерал-губернатором Софии после свержения турецкого ига был Алабин, вятский человек. А с учителями я говорил, когда еще впечатление от полета сотого космонавта планеты было свежим. И кто же этот сотый космонавт? Виктор Савиных, из вятских вятский. Ну ладно, хватит, расхвастался.

Но вполне понятна моя страсть к землякам, пристрастие к их судьбам. Я отлично понимаю, что все было в истории — летописи врать не могут — и набеги грабительские, и многоженство (а сам Владимир Красное Солнышко сколько жен имел до принятия христианства?) — все было, и много темного. Но для того и история, чтобы служить прогрессу. А для служения прогрессу надо брать из истории хорошее.

Взять сегодняшний день. Мало ли в нем плохого? Сейчас обедал, уже есть мужички с утра веселенькие. Оправдываются: «С утра выпил — весь день свободен». Один уже окончательно хорош. (Вот тоже загадка русского языка: почему если пьян, то хорош, а уж если окончательно пьян, тогда и вовсе: в полном порядке?) А два других, затащив его поспать на огромные бочки жигулевского пива, привезенные из Горького, громко советовались, как им поступить с Санькой и Петькой, еще двумя дружками, которые самостоятельно пойти опохмелиться не смогли. По причине лежачего положения. Мужики советовались друг с другом: кого опохмелить — Саньку или Петьку? «Да отнесите обоим», — не выдержал я. «Нельзя, — возразили мне, — драться начнут. И не опохмелить жалко. Но опять-таки — Петьку опохмелить — Саньке обидно будет, Саньку опохмелить — Петьку жалко. Обоих похмелить — драться начнут».

Согласитесь, что нелегкие задачи приходится решать с утра вятским людям.

Еще наградили меня мужички анекдотом. Вот он. Один слесарь был прекрасный работник, но выпивал. И ему начальник цеха огорченно говорит: «Эх, Вася, какие у тебя золотые руки, какая голова. Вот ведь только выпиваешь ты, Вася. А не выпивал бы, я б тебя давно бригадиром сделал». — «Зачем это мне нужно, — ответил Вася, — я выпью, так я себя директором чувствую».

Возвращался я в печали, еще бы — с такой обреченностью, даже радостью гибнут мужики. И анекдот не прост, его я раньше нигде не слышал, только здесь — в нем тоже одна из разгадок характера. Пришел в печали, и не работалось. Включил телевизор, областное телевидение вдруг передает, что слесарь из Залазны, фамилию я не расслышал, сделал самолет и летает на нем. И показали и его самого, и самолет, и то, как он взлетел и сел.

Итак, ставим эти два факта рядом. Какой мы берем для истории? Какой факт лучше для нас, чтоб нас потомки вспомнили? Конечно, умельцев из Залазны. Но и Саньку с Петей жалко.

Однажды в областной библиотеке, в «герценке», после встречи ко мне подошел невысокий, еще нестарый мужчина, сказался, что из Кирово-Чепецка. Спросил: «Как вы думаете, сражались вятские в Куликовской битве?» — «Да, обязательно. Мы тогда соотносились с Тверским княжеством, с Новгородским, с устюжанами, тем более известны были как прекрасные воины. Так что я уверен, что мы в битве участвовали. Иначе, почему же нас тянет побывать на поле Куликовом? Голос крови». — «Это я согласен, — сказал мужчина, — а сейчас, значит, что получается: Иван-дурак да Машка-дрянь пошли на именины. Да был бы пирог хорош. И все?» И он яростно посмотрел на меня.

И этот третий вариант вятского характера — думающий — мне очень дорог. Итак, один лежит, другой летит, третий думает.

Своя своих не познаша

Эту пословицу, известную повсеместно по России, подарили миру вятские совместно с устюжанами. Случай этот известен, а вкратце, кто не знает, она сложилась так.

Вятичей тревожили племена вотяков и черемисов. Причем видны были их сношения, ибо они нападали враз из мест, друг от друга отдаленных, от Чепцы, Пижмы и Кокшаги. Положение вятичей было опасным. Они обратились к устюжанам с просьбой о помощи, и те эту помощь выслали. Цитирую:

«Силы устюжан, как видно, были довольно значительны, потому что неприятель, осаждавший Хлынов, услышав о такой подмоге еще до прибытия ее, снял осаду и рассеялся. Прибытия устюжан ожидали хлыновцы с западной части своего города, с Орловского тракта. По какому-то не объясненному случаю устюжские дружины в одну темную, глухую ночь подступили к Хлынову со стороны реки Вятки по северному рву нынешнего оврага Раздерихинского, у которого в то время, сосредоточив все свои силы, находились хлыновцы, ожидавшие приступа неприятелей. Непредупрежденные о прибытии устюжан с этой стороны, по темноте ночи они не узнали их, приняли за врагов и вступили с ними в бой. В дело против своих союзников употребили они все заготовленные для неприятеля снаряды и орудия, как-то: бревна, кипящую смолу, каменья, стрелы и пр. и пр. Множество устюжан улегло на этом месте. На рассвете только увидели хлыновцы свою ошибку, прекратили побоище, бросились к союзникам в объятия и горько заплакали. В одну общую могилу положили хлыновцы тела убиенных. Над этою могилою построили они часовню и установили всегда ежегодно, в четвертую по день пасхи субботу, отправлять там панихиду».

По поводу этого происшествия вятчан, как людей, которые «своих непознаша и побище», прочие русские прозвали слепыми. Потомки же этих вятчан наследовали пресловутое прозвище «слепородов».

Деревянная часовня стояла до середины девятнадцатого века, потом была заменена каменной. Могила находится напротив сада им. Степана Халтурина, бывшего Александровского, на другой стороне Раздерихинского оврага, по дну которого проложена булыжная, сохранившаяся доселе мостовая — спуск к Кировскому речному порту.

Долгие годы в день памяти по убитым после панихиды делалось гуляние для детей. Сюда привозили из Дымковской слободы глиняные игрушки, расписанные глиняные шары, праздник назывался «свистуньей», а в народе «свистопляской». Теперешние попытки его возрождения пока тщетны. Причина одна — очень дороги стали глиняные свистульки, разбить жалко. Из предмета забавы они перешли в предмет декоративный, их мера — ладошка ребенка, которая, кстати, вообще как мера игрушек, давно увеличилась и доходит до размеров комнатных скульптур по цене соответственной. Выражение «свистеть, просвистеть» было уже тогда. «Чего уж теперь, свисти не свисти, все уж просвистели».

Одна из догадок именно такого понимания — свистом, — такова, что промысел «дымки» привезен из слободы Дымково под Великим Устюгом. Об этой