их зашил». И ехать бы Ванюшке домой, да застрял, загулял, «пунширует и уж любо как пирует». И допировался: какой-то плут ему «в карман-то слазил, над Ванюшею спроказил, деньги счалил и утек, а Ванюше невдомек». Возвращается. «По тракту по столбовому весел катится до дому… невдолге «Вниз по матушке по Волге» со присвистом затянул, солового пристегнул и катится веселенек здрав и с выручкою денег».

Радостно встречает жена Надюша муженька. «Чарку водки налила и Ванюше поднесла. Он всю выхватил с дорожки и поужинал немножко. — Ну, сердечная, мне бог все товары сбыть помог». Хвать за карман, а «от денег только место, где лежали… Сердечная жена тут такого лизуна сгрела мужу, рассердяся, что избушка потряслася… сколь Ванюша ни был борз, от жены едва уполз».

Прочитанный отрывок дает право утверждать о весьма раннем проникновении эмансипации на Вятку. Спрячась, Ваня рассуждает про жену, что отдал бы ее «хоть ведьме в пережогу, без копейки, на, возьми! хоть бы дал кому… взаймы! эко дьявольское семя! и хлопот-то с ней беремя…» и тому подобные мысли, но в конце главы «сколь долго ни сердился, как-то ночью помирился. Стал с ней жить да поживать. И жена ему как клад!»

Глава «Словил вора».

Не может преступление остаться безвозмездным. «Время катит мимоходом, день за днем, и год за годом, через год Ванюша вновь катит в Нижний для торгов». Чтобы словить вора, он оборудовал карманы удами, да такими, что «лезть в карман благополучно, а назад-то несподручно», и… ловит прошлогоднего «кисетчика». Кисетчик возвращает украденное, обещает не воровать и, прощенный, уходит. «Так потом Ванюшу знай и с субботы поминай».

Штука в том, что история с торговлей, женой, вором оказывается все еще присказкой, а уж вот теперь-то «будем приниматься и за Ваней записных, за проказников былых».

Глава «Садовники».

Есть много степеней лени. Классическая: «Лень, отвори дверь, сгоришь». — «Сгорю, да не отворю». Но наши Вани побеждают и эту лень. Двое Ванюшей лежат под деревом, один мечтает, чтоб яблоко само упало в рот, второй, зевая: «Как тебе не лень это сказать-то?»

Но и это присказка. Далее идет история «Колокол из Кая».

Большой город Кай к моменту написания «Рассказа бабушки» называется селом и «оттуда идет Ваней цела груда». Идут в город Шестаков, который «чуть ли матушке Москве не уступит по красе». В Шестакове, расписывает история, все «баско больно», огромные колокольни, но вот беда, «колокольчики» на них малы.

Вначале, непонятно зачем, Вани «пустилися по лыка. Люди — кол да перетыка. Толку в людях ни на грош: вот живи-ка тут как хошь». Надрали груду лык и принялись «молодецки и проворно шестаковской колокольне лычный колокол тут плесть… бестолчь кайская и есть».

Сплели колокол, затащили на колокольню, примастерили язык, ударили, а звука «только шлык. То еще, знать, просит лык». Спустили обратно, додрали лык, еще наплели и… не стали поднимать обратно на колокольню, а повезли шестерней в город на показ и на свое посмеяние.

Следующая прибаутка, по автору, «будет не на шутку».

Глава «Гоголь».

Данный «гоголь» не имеет ничего общего с писателем, это некое чудовище, которое движется к Котельничу «по реке на огромном челноке», Вани перепугались, стали кричать: «Час свой грозный отведи, старых-малых пощади… В молебствии святом духовенство со крестом из собора выходило и литию отслужило… Того грозного в слезах рассмотрели тут впотьмах: вместо гоголя кокору, занесенную из бору в Вятку вешнею водой, ой, Котельнич разлихой! Уж хоть грех большой смеяться, но никак не удержаться».

Но это еще что. Вани принимают серп, воткнутый в снопы хлеба, за червяка. «Слышьте, хлеб-то он точит, — Ваня сметливый кричит». Надо помешать злодею губить хлеб. Ваня Забегай отважился сходить на разведку. Вернулся, доложил: «Страшно, Вани, он с зубами!» Но делать что-то надо, ведь червяк-хлебоед может разродиться, то есть размножиться, тогда «куда мы? Как-нибудь его мы в Каму. Ваня Смелый, ты ступай, да и ты вот, Забегай». Взяли веревку, заплели на конце петлю, пошли с великим страхом к червяку. Смелый и Забегай набросили петлю, остальные потянули что есть мочушки к Каме, «оглянулись, а где Вани?» Лежат наши Вани без голов. «Это, знать, червяк-пострел Ваням головы отъел». Стали его в наказание топить, да и сами утонули. Их жены «в печали и в слезах попричитали, да и замуж напоследок, народили снова деток».

Эти очередные дети выросли, «поженилися ладненько и живут себе честненько».

Повадился к ним медведь. Он «без следствий, без суда лупит шкуры со скота. И безбожник этот мишка, словно рехнулся умишко». И оборониться нечем — «ни копья, ни рогатки, ни ружья».

Но наши Вани, на то они и вятчане, чтоб до чего-нибудь додуматься. Додумались пойти к берлоге, опустить в нее вниз головой Ваню Догаду, а его задача «заметнуть» петлей мишку и дать знать о том дрыганием ноги. Так и исполнили, опустили Ваню, он дрыгнул ногой, потащили и вытащили… без головы. Как так? Ваня Забегайка уверяет, что утром видел Догаду с головой. Но другие говорят, что Догада и раньше был без головы. Пошли спросить жену Догады Таню. Но и для нее вопрос о голове мужа сложен. Вроде ел, вроде борода тряслась. «Так и не добившись толку, ямку вырыли под елкой и зарыли тихомолком».

Глава «Толоконники».

«Катят Вани с толокном» из Устюга. «А кто в Устюге бывал, тот бывальцем прослывал». Здесь история о том, как толокно сыпали в реку, от известных она отличается окончанием. Сыплют, сыплют, даже и воды не замутило, «осежается на дно… чтоб сгустилось толокно, надо кинуться на дно». Вызвался Забегайка. Вани «брата ждали-ждали, поглядели, постояли» и стали говорить, что раз Ваня не вылезает обратно из проруби, значит, все съест сам, им не останется, а здесь, наверху, такой холод и голод, что не выжить. И они все в прорубь «поскакали. Поминай, как Ваней звали».

Глава «На часах».

«Ну-с, у бабушки моей есть рассказ еще такой — как-то вятские ребята были отданы в солдаты». Один дослужился до того, что был поставлен стоять на страже в царском дворце. «Прилучилось на часах при стенных стоять часах». Наш Ваня впервые видит часы. «Только стрелка — чик! с пружинки, дрожью обдало детинку… что за дьявол, кто сидит?» Дальше еще страшней. Часы стали бить. «Кто там? — он кричит, — такова тя-сякого! — не добившися ни слова, Ваня брякнул по часам — лишь осколки там и сям». Часы затихли. Наш часовой доволен: «Будешь знать приказ!» Ему же было велено «не пускать тут никого, чтоб ни шуму, ничего».