— Да нет.

— Правильно. Они пишут свои требования об ассигновании денег на джихад на мобильники. А где они их берут?

— Изъятыши? — догадался Араб.

— Так точно. Изъятыши. Телефоны, которые изъяли в участках. Возможно, они и покупают, но я сильно в этом сомневаюсь. Чтобы покупать — надо тратить хоть какие-то деньги, плюс вступать в контакт с кем-то на рынках, а это значит — подвергать себя риску. Ты думаешь — те же талибы и деобандисты не знают, что здесь творится? Да знают, конечно, и в ярости из-за этого. Но сделать ничего не могут. Слишком разные весовые категории, а если они пожалуются — кто же им поверит? Но если они узнают от своих людей, что такой-то то и дело покупает телефоны на подложные документы, — сложить два и два они вполне способны. И что они сделают?

— Подкараулят и растерзают.

— Точно. А вот с изъятышами — куда проще. Постоянный поток телефонов, куплены на самые разные документы. Проследить путь после изъятия не удастся, потом, по акту уничтожили — и концы в воду. А то, что с него сделали еще один звонок или записали флешку… так это еще пойми, до изъятия это сделали или после. Нигде и ничего не докажешь. Шито-крыто.

Изъятие телефонов — идея моего предшественника на посту генерал-губернатора (Наместника в Афганистане тогда не было). Бандиты и террористы придумали незатратный и крайне эффективный способ пропаганды и радикализации общества. Они начали делать короткие ролики, с записями подрывов, казней, шахидских атак, приговоров Исламской Шуры и запускать это в обращение. В короткий срок эти ролики оказались в телефонах афганской молодежи, большей ее части — молодежь, как и везде, радикальна и нонконформистична. Тогда мой предшественник издал распоряжение, согласно которому ношение, просмотр и распространение таких роликов карается конфискацией мобильного телефона. И теперь, как только кого-то приводили в участок — первым делом смотрели, что у него на мобильном. Интересно, — когда вводилось это правило, знали, чем это обернется? Наверное, все же нет…

— …и мы сделаем вот что. Мы забросим удочки и будем ждать, кто и когда на них клюнет. Удочками будут мобильные. Нашим преимуществом будет то, что мы знаем их заводские номера и сможем их отслеживать, даже если они поменяют сим-карту перед тем, как звонить с них или писать на них, — они знают, как мы отслеживаем телефоны, и потому это делают. Но вот того, что мы знаем заводские номера телефонов, — они не знают и не ждут этого. Завтра мы с тобой потеряем по телефону. И послезавтра тоже. Потом — купим или раздобудем еще телефонов, сделаем несколько звонков, запишем несколько роликов — и тоже потеряем. Их кто-то найдет и будет использовать, часть из них отнимут в участке и еще какая-то часть попадет в руки тех, кого мы ищем. Часть сдадут в дукан на перепродажу — мы тоже сможем что-то поиметь с этого. Они их используют и попадутся, засветят свои точки, свою инфраструктуру. Всю активность этих телефонов мы будем отслеживать через эти два компьютера. Будем смотреть, где и что проявится.

Несколько секунд Араб сидел, переваривая сказанное.

— Но ведь это займет время. Месяцы, может быть, и годы.

— Да, точно. Месяцы. Но то, что складывалось годами, — за два дня не разгромить. Мы будем осторожны и терпеливы, мы не покажем, что знаем что-то лишнее. И только когда мы поймем, что знаем достаточно, — мы нанесем удар и накроем всю сеть целиком. Выкорчуем всю эту мразь до последнего человека и отправим в края доброй охоты. Только тогда мы сможем сказать про себя: да, я сделал все, чтобы эта гребаная война прекратилась. По рукам?

Араб протянул руку:

— По рукам.

— Сударь…

Я повернулся. Отчаянно краснеющая афганка стояла со старинным медным подносом, напоминая индийскую статуэтку, из тех, которые продают на базаре.

— Ваш чай, сударь…

И почему-то сразу стало легче на душе. Тяжело жить среди предательства, грязи и мерзости. Даже таким, как мы, время от времени нужно что-то человеческое. Хотя бы и чашка заваренного с любовью чая…

Назавтра мы с Арабом, как и было договорено, потеряли по мобильнику. Я свой оставил в ресторане, не богатом и не бедном, средней руки. Конечно же — его схватит халдей и не вернет, сдаст в дукан, сочтя это чаевыми.

И пусть.

А через несколько дней я сам купил два компьютера, никому не говоря, снял небольшое помещение и поставил их там. И снабдил теми же самыми программами, чтобы параллельно отслеживать всю информацию. И теперь я буду говорить Арабу далеко не о всех мобильниках, которые теряю. И посмотрим — проявятся они или нет.

Доверять нельзя никому. Даже самым близким людям. Вот так я и живу…

Горит звезда над городом Кабулом, Горит звезда прощальная моя…

В. Верстаков

Вот и прошел еще один год нашей жизни, еще один год крови, пота и слез. Еще один год нашей войны в Афганистане.

Я сидел в отогнанной с дороги машине марки «Датсун», в нескольких сотнях метров от Барджаи, пригорода афганской столицы, сейчас уже почти сросшегося с самим городом Кабулом. Это был довольно приличный район, район вилл и деловых зданий, в которых квартировали купцы — базара рядом не было, но это-то и привлекало купцов, здесь была тишина. По странному стечению обстоятельств — именно здесь, в одном из домов этого района уже дважды засветились мобильные телефоны, которые мы потеряли или позволили украсть. Характер этих выходов на связь — короткие звонки, мертвая тишина после них — заставил предположить, что здесь что-то не ладно.

Мы поступили просто. Ночью на одном из столбов, по которому здесь подавалось электричество, установили небольшую, но отличного качества, с хорошим разрешением веб-камеру. Она работала в режиме фотоаппарата, один снимок каждые тридцать секунд, но по поданной через Интернет команде переходила в режим непрерывной съемки. Информация сбрасывалась на промежуточный анонимный сервер, перекодировалась, после чего помещалась в другой анонимный сервер в режим хранения. Мы заходили вручную и забирали, проверяли архив.

Сегодняшняя проверка показала, что около подозрительного здания было движение. А поскольку проверять все равно надо было — ночью пришлось пожертвовать.

Для этого у нас был Бык, к которому в последнее время пристрастилась, похоже, половина всего русского контингента. Мерзкое химическое питие, изобретенное в Материковой Японии для того, чтобы китайские рабы могли работать по двадцать часов в сутки, не уставая. Из европейцев его впервые пригубил австро-венгерский турист[102], чудом попавший в Циндао — германский сеттльмент в бывшем Китае. Сейчас его производили по всему миру, в том числе и в России — пили его обычно дальнобойщики и те, кому предстояла веселая и интересная ночь. В каком-то смысле — веселая и интересная ночь предстояла и нам с Арабом. На случай, если она станет неумеренно веселой, у меня был автомат с глушителем и термооптическим прицелом и барабанный гранатомет с солидным запасом гранат. То, что мы делали, было против всяких правил, подобного рода операции не проводят вдвоем и без поддержки. Именно потому у нас были все шансы добиться успеха.