И вот к нему, как к первому раввину Иерусалима, поступило приглашение признать и одобрить избрание Якова Берава первым законно рукоположенным раввином-судьей, членом синедриона. Этим самым Иерусалим подчинялся Сафету, а Леви бен-Хавив — Бераву. Это, несомненно, было обидно и по существу, и формально, ибо Берав даже не потрудился раньше заручиться согласием иерусалимской коллегии, а просто декретировал это нововведение и, на основании предоставленных ему прав, посвятил в судьи Леви бен-Хавив. При этом он намекнул, что несогласие Иерусалима его нисколько не смутит, ибо иерусалимцы составляют меньшинство, а евреи Сафета — большинство. В тот момент, когда должен был быть сделан важный шаг к объединению всего еврейства, Леви бен-Хавив, голос коего во всяком случае имел большое значение, не оказался на высоте своего положения. Он поддался своему уязвленному самолюбию и скоро забыл, что он и сам раньше желал возобновить рукоположение раввинов. Как только ему было доставлено извещение о выборах в Сафете, он тотчас же объявил себя решительным противником совершившегося избрания, не преминув заметить, что его следовало бы об этом раньше запросить. Однако его противоречие, по-видимому, не произвело никакого впечатления в Иерусалиме, ибо на его стороне стоял лишь единственный раввин, Моисей де Кастро, все же остальные раввины не возражали. В талмудических и раввинских установлениях не было недостатка в аргументах против возобновления рукоположения и синедриона. Там царит такой хаос всевозможных мнений, что оттуда можно почерпнуть доводы в пользу и против всего. Да, наконец, злая воля или уязвленное самолюбие не знает недостатка в доводах, когда дело идет о том, чтобы заподозрить или принизить какое-нибудь нежелательное мероприятие. Берав и его податливые избиратели дали, впрочем, и повод к этим подозрениям. Раввинский иудаизм в такой степени практичен, что не оставляет места романтическим увлечениям и расплывчатым фантазиям. Евреям Сафета не следовало бы указывать, как на причину возобновления рукоположения, на возможность таким путем ускорить пришествие Мессии; как ни велики были мессианские упования в сердцах самих раввинов, им все же должно было это казаться смешной авантюрой. Других аргументов в то время не было. Календарь праздников, составлением коего занимались прежде рукоположенные раввины, был уже тысячу лет назад установлен, и теперь этого порядка изменить нельзя было. Другие случаи, для которых Талмуд требовал рукоположенных судей, как, напр., воровство и растление, происходили слишком редко, чтобы выводить отсюда необходимость рукоположения. Поэтому евреи Сафета придумали мотив, который, несмотря на все свое своеобразие, производил впечатление практичности и современности. В Палестину прибыли многие мараны из Португалии и Испании, которые в течение более или менее продолжительного времени выдавали себя за христиан и тем совершили, по учению Талмуда, смертный грех. Они тяжко раскаялись в своем прегрешении и страстно стремились к покаянию и жаждали отпущения грехов; сбросив с себя маску христианства, они все еще не освободились от католического взгляда на покаяние, как на внешнюю формальность; однако отпущение грехов могло последовать (и это подчеркнул Берав) лишь после того, как они будут подвергнуты предписанному законом бичеванию (39 ударов). Но это наказание может установить лишь коллегия рукоположенных раввинов-судей. Отсюда вытекает необходимость рукоположения.

Леви бен-Хавив, который перенес свою антипатию от личности Берава на задуманное им нововведение, было не трудно доказать несостоятельность вышеприведенного мотива. Но он не удовлетворился этим, прибегнув к софистическим выкладкам. Он утверждал, хотя Берав решительно отрицал это, что последний намерен после того, как он будет признан законно рукоположенным, воспользоваться своей властью для изменения общепринятого календаря и замены его новым, т. е. старинным, действовавшим еще в эпоху Талмуда. Он утверждал это, чтобы показать, как опасно это нововведение для всего еврейства и к какому хаосу оно может привести. Эта оппозиция со стороны Леви бен-Хавив и его коллеги, Моисея де Кастро, в Иерусалиме, явившаяся несколько неожиданной для Берава, который считал их менее мужественными и более способными к самоотречению, крайне ожесточила его. Она была тем более опасна, что могла расстроить весь план. Ибо как он мог настаивать на том, чтобы этот план был признан азиатским, европейским и африканским еврейством и положен в основу реорганизации, когда главная община Палестины, община Св. града, Иерусалима, отвергла его? К тому же его дальнейшее пребывание в Сафете было сопряжено с опасностью для жизни вследствие доноса на него, сделанного у турецких властей, которые уже давно искали удобного случая, чтобы отобрать у него его имущество. Берав был вынужден на время покинуть Палестину. Чтобы, однако, не отказаться от уже раз введенного рукоположения, он посвятил в раввины-судьи четырех талмудистов, подобно тому, как в эпоху Адрина это сделал Иегуда бен-Баба. Но этих четырех он выбрал из среды не старых, а молодых раввинов. В их числе был Иосиф Каро, страстный приверженец Соломона Молхо и его кабалистического мессианства и горячий сторонник рукоположения; кроме того Берав рукоположил и своего лучшего ученика, Моисея де Трани. Это предпочтение, отданное молодым, податливым, хотя и даровитым, ученым, вызвало в Иерусалиме еще большее раздражение. Оба главных раввина в Палестине обменялись посланиями, рассчитанными на публику, причем пришли в такое ожесточение и писали друг другу в таком оскорбительном тоне, который не может быть оправдан даже их возбужденностью. Отвечая на упрек Леви-бен-Хавив, полагавшего, что рукоположенный раввин должен быть не только ученым, но и святым, Яков Берав сделал злой намек на крещение Леви бен-Хавив: «Я никогда не менял своего имени; я всегда в нужде и отчаянии шел праведными путями». Он упрекал кроме того Леви бен-Хавив, что тот до сих пор не может отделаться от некоторых христианских догм. Это попало в самое сердце противника. Признавшись, что вовремя принудительных крещений в Португалии его заставили переменить свое имя и сделаться христианином, и он не был в состоянии умереть за религию своих предков, он, в свое оправдание, ответил: «я был тогда молод, мне не было и двадцати лет; я оставался христианином только в течение одного года; надеюсь, что потоки слез, которые я пролил и до сих пор проливаю из-за этого, погасят мой великий грех перед Богом». С того времени гнев Бен-Хавива не знал более никаких границ. Он осыпал Берава грубейшими оскорблениями и объявил, что не хочет никогда более встретиться с ним. Вследствие этой чрезмерной резкости главного раввина Иерусалима и скоро затем последовавшей смерти Берава (весной 1541 г.) учреждение рукоположения распалось. Только Иосиф Каро, один из рукоположенные Бевол, не отказывался от него.

Иосиф Каро (род. 1488 г., умер 1575) имел глубокое влияние на развитие раввинского иудаизма. Уже ребенком