свидетели, раз рядом с ними на регистрации будет живое доказательство их любви, успокоили ее.

«Я должен сделать все, чтобы она забыла свои страхи! Я должен так изменить ее жизнь, чтобы она забыла про свое одиночество!» — думал он, сидя рядом с Машей и Мотей на заднем сиденье машины Андрея Дробышевского, который вез их в загс.

Свадебная церемония вызвала умиление у всех присутствующих, а кое-кого растрогала до слез. Главной причиной этого был, конечно, Мотя. Маша и сама еле сдерживала слезы. Она волновалась, но помнила, что все еще не сказала Максиму самых главных слов. Она слушала распорядителя и ждала удобного случая, чтобы сказать их. И такой случай ей представился. Перед тем как надеть кольцо на палец Максима, она подняла на него глаза и встретилась с его глазами, полными любви.

— Я люблю тебя, — чуть слышно прошептала она.

Он не услышал, а скорее прочитал по ее губам то, что давно хотел услышать. Он на секунду прикрыл глаза, давая понять, что понял ее, и тихо повторил эти слова сам. В душе у него по-прежнему звучал венский вальс.

Свадебный ужин не был похож на свадьбу. Это был, скорее, день рождения. День рождения семьи. Обстановка была по-домашнему уютной. За столом вместе с Мотей сидели всего пятнадцать человек. И если кто-нибудь из них, кроме Моти, произносил тост, то говорил по-настоящему от души. Было и «горько!», но не бравурное, а умеренно-тактичное. Никто не хотел криками напугать малыша. Анатолий Семенович организовал даже танцы, но начало им положил Андрей Дробышевский.

Загадочно улыбаясь, он подошел к магнитофону со своей кассетой. Почти никто не обратил внимания на песню, которая зазвучала. Только Маша и Максим с первыми ее аккордами как по команде посмотрели друг на друга.

— «Рябиновые бусы», — прошептала Маша.

Тогда Максим шел к ней. Сейчас он встал и ожидающе смотрел на Машу. Она поднялась со своего места и протянула ему руку:

— Макс, я давно не танцевала…

— Это наш танец, наша песня. Ты положись на меня…

И совсем как тогда, Маша не думая пошла за ним. И совсем как тогда, он вел умело и уверенно. Маше казалось, что танцует сейчас одно ее тело, а душа витает высоко в облаках. Не вернулась она к ней и с последними аккордами музыки, после которых раздались аплодисменты и возобновились оживленные разговоры за столом.

— Андрюха, неужели и ты помнишь? — удивился Максим, подводя Машу к столу.

— Конечно, думаю, что и сегодня все присутствующие тоже запомнят ваш танец. Это было здорово! Пусть ваш танец длится долгие-предолгие годы! — Андрей поднял бокал. — За вас!

— Максим, а если бы ты тогда не поддался моим уговорам и не поехал с нами в Сибирь? — держа на весу бокал, улыбался Вселдыч.

— А если бы ты не поддался моим уговорам и не пошел тогда на танцы? — в тон ему продолжил Андрей.

— Да! Тогда не было бы ни того танго, ни этого, ни этой свадьбы! Страшно подумать, но тогда бы не было и нашего Моти! Я ваш должник на всю жизнь! — без тени улыбки на лице ответил Максим. — И вы оба будете навечно занесены в анналы истории нашей семьи! — уже улыбнувшись, добавил он.

— А насчет долга ты здорово заметил. Будешь отдавать его частями, когда мы будем застревать в вашем Спасске из-за плохой погоды по дороге к моей любимой теще, — смеясь, успокоил его Вселдыч.

— Вселдыч, не сыпь нам соль на раны! — улыбаясь, попросил Анатолий Семенович. — Мы с Наташкой все еще не можем привыкнуть к мысли, что дети уезжают.

— Ничего! Самолеты летают каждый день, и даже не по одному! Будете летать на уик-энд в Горную Шорию. Там же такая красота! — успокоил своего старого друга Вселдыч.

Их разговор, набирая обороты, постепенно захватил всех.

Молодые, ссылаясь на то, что Моте пора спать, упросив всех не расходиться и продолжать веселиться, покинули праздничное застолье около девяти вечера. Малыш заснул по дороге к дому.

— Даже не знаю, что лучше: нести на руках молодую жену или маленького сына? — улыбался Максим, выходя из машины.

— Нет! Не шути так! Ты же несешь наше общее счастье, поэтому эта миссия почетнее.

— Мотя, твоя мама не только первая красавица, но еще и первая умница.

— Не знаю, красавица или умница, знаю, что я — счастливица, — уже в квартире ответила на реплику Максима Маша.

Укладывая сына, она, смущаясь, достала из прикроватной тумбочки небольшую коробку.

— Макс, ты не знаешь, как это работает? Я не успела прочитать инструкцию.

— А я успел! — рассмеялся Максим, доставая точно такую же коробку, только из платяного шкафа.

С удивлением Маша смотрела на него.

— Я радуюсь не второй «Радионяне», а тому, что ты думала о том же… Ты думала о том, что Мотя будет спать один, потому что…

Он не успел договорить, его объяснение прервал Машин поцелуй.

— Конечно, я не могла не думать о нашей первой брачной ночи…

— Нет, милая, о второй, — целуя ее, возразил Максим.

— Но та же ночь не была брачной, — прошептала Маша.

— Была. Нас повенчали судьба и звездная августовская ночь. В ту ночь у нас даже свидетели были.

— Как?! Кто?!

— Море ярких августовских звезд и луна, — шептал он, неся ее на руках.

И снова он видел эти звезды в ее глазах, искал ее губы, дышал ею и не мог надышаться, жил ею и умирал от любви… И она вспоминала нежность его рук, его губ, растворялась в нем, и готова была как растение, которое цветет раз в жизни и гибнет, отцветая, отдать ему свою любовь и умереть…

— Ты что-то сказала мне в загсе? Ну, только мне одному…

— Да, тебе одному…

— Скажи еще…

— Я скажу, но я боюсь… Мне кажется, что если часто повторять эти слова, то они потускнеют, уменьшится их значимость… Говорить о любви это… как молиться: ты обращаешься к любимому как к некому верховному существу и хочешь быть услышанной только им одним. Но человек ведь не молится всуе… поэтому я не буду твердить о своей любви ежечасно, я просто буду любить тебя. Я люблю тебя, Макс. Люблю, наверное, с первой минуты, с нашего первого танго… Если бы ты не нашел меня, я бы никогда не вышла замуж, я бы любила тебя в твоем сыне… Просто я такая есть, я не могу быть другой…

— Ты настоящая, ты моя жизнь…

И, словно боясь потерять связь с жизнью, он снова приник к ее губам…

Весь вечер Наталья Николаевна ощущала на