class="p1">— Бык Огонек — вне обсуждения, — сказал один из голубых жеребцов, — это — звезда, сияющая на плоскости, и мы лично причисляем его даже к двойному Оно, поскольку, не поменяв парнокопытность на непарнокопытность, он тем не менее стал производной нашего, третьего рода, возвысившись в этом роде без капли влияния на его сущность потустороннего искаженного, то есть утвердил себя в реальности сам, не уходя при этом в потустороннее никуда. Поэтому Огонек — не ошибка, а беспримерное доказательство возможности существования в стаде третьего рода, не связанного с иллюзией. Для наших же многочисленных двойников — как близкого, так и далекого будущего, — следующих за нами, Великий бык Огонек всегда будет примером того, как сущность может установить себя в Божественном стаде конкретной реальностью еще до того, как в отношении этого будет подан какой-то знак из недосягаемых, непостижимых для нашего разума сфер.

Тут телки, пони и жеребцы смешались, перезнакомились как могли и стали вместе щипать траву, обмениваясь попутно своими соображениями по поводу существования в стаде особей третьего рода. Пастух между тем присел на поверхность и, делая вид, что роется в своей сумке, на самом-то деле внимательно наблюдал за этим общением.

— А не жалеете вы, — спрашивала Мария-Елизавета, — что поменяли свой вид? Корова в стаде все-таки как-то престижнее…

— Да мы, — отвечала куколка-пони, — надо сказать, как-то и не страдаем от этого, напротив, будучи телкой, я, помню, выслушивала от своего Пастуха какие-то нравоучения, он вечно готовил нас, телок, шедших в его гурте, к коровьим обязанностям, к молочным удоям и производству навоза. Превратившись же в пони, я совершенно не думаю о каких-то обязанностях, живу без мыслей о коровьей ответственности за будущее потомство, к тому же Хозяин не определил нам круги, мы можем даже не выходить за пределы этой прекрасной долины и в общем-то существуем как избранные коровы, в идиллии и полном достатке, при этом скотина не забивает нам головы своими глупыми мыслями — как делает это по отношению к избранным сущностям.

— А я, — сказал красивейший жеребец, — очень доволен тем, что поменял свой вид. Быть жеребцом престижнее, чем каким-то насупившимся бычком, которого мало кто замечает, к тому же весь род нашего нового вида освобожден от этих бесконечных восьмерок, которые выписывают по плоскости обыкновенные кони и лошади, переходя с круга на круг…

— Но ты повзрослеешь, — разумно предположила Елена, — станешь конем и, как-никак, включишься в эти восьмерки…

— Мы все тут, — сообщила одна из розовых пони, — освобождены также и от взросления…

— К тому же, — добавил голубой жеребец, — нас не отправишь в места, где исправляют скотину: Оно не вписано в законы существования, и все ошибки наши списываются на месте.

— Ныряйте к нам! Не пожалеете! — сделала предложение пони.

— Действительно, присоединяйтесь, парнокопытность не так уж и хороша! — добавил голубой жеребец.

— А что, — сказала Дуреха, — я бы не против… Тут есть свои преимущества…

Буянка с Кувшинкой переглянулись, Рябинка и Стрекоза одновременно сказали:

— Надо подумать…

Сметанка шагнула к одной из розовых пони, лизнула ей нос…

Пастух, увидев нежелательное сближение и не дожидаясь дальнейшего, вскочил, сдернул с плеча свой кнут и, раскрутив его, щелкнул над головами скотины так, что вся компания, пытавшаяся было найти общий язык, рассыпалась кто куда: пони и жеребцы с удивительной ловкостью ускакали за предел коровьего видения, телки же разбежались в разные стороны, рассеялись по высокой траве, после чего каждая, отдышавшись, сориентировалась в пространстве по двойникам своего будущего и прошлого и отправилась в сторону дороги, где вскоре и собрался весь гурт.

— На самом-то деле, — миролюбиво стал объяснять Пастух, когда телки, изображая полное послушание, неторопливо двинулись по дороге вперед, — Хозяин не знает, что делать с этим Оно, и ждет особого знака из недосягаемых сфер, после чего движение этой скотины приобретет хоть какие-то очертания, поскольку пока что, как видите, Оно является просто бессмысленно шляющимся по поверхности, а это противоречит закону существования скотины на плоскости и под сводом, согласно которому любая особь несет здесь свой Божественный смысл. Явление — новое, но стаек этих на плоскости мелькает не так уж и мало, и, что странно, те самые редкие собчаки, которых вы видели в движении Великого тракта, иной раз пасутся вместе с этими пони и жеребцами и, как заговорщики, обсуждают с ними что-то на языке, который не понимает никто — даже Подслушиватель, и поэтому высший разум Хозяина находится в полном, можно сказать, неведении относительно замыслов этого пугливого, нежного и неопределенного пока что Оно.

49. Фигули́на

После очередного столба телки неторопливо сошли со своей дороги в траву и начали насыщаться, то и дело осматриваясь вокруг — не появилось ли в пределе коровьего видения что-нибудь еще неизвестное, новое, при сближении с которым нужно соблюдать осторожность, чтобы не вызвать гнев Пастуха.

Сам же Пастух переместился к группе деревьев, кроны которых были похожи на конусы или свечи и уходили ввысь так далеко, что, казалось, сливались со сводом, и, сбросив сумку и бич и привалившись к стволу, стал наблюдать за пастьбой своего неразумного стада.

В самый разгар выщипывания вкуснейшей травы в поле зрения телок угодила корова, которая вышла из-за кустов, разляписто скучившихся неподалеку от места пастьбы, и направилась в сторону гурта. Телки на всякий случай установились поближе друг к другу и приготовились не общаться без позволения на то Пастуха.

Большая корова светло-рыжей окраски постепенно приблизилась к стаду, и телки от ее странного вида не то чтобы просто перестали жевать, а просто оторопели, слюни у них так и повисли вместе с травой, мало того, от удивления все пустили длинные струи, а потом еще сделали по шлепку, обогащая поверхность.

Вымя вместе с сосками у этой коровы было упрятано в холщовый мешок, стянутый у живота обыкновенной веревкой, задняя коровья часть была закрыта чем-то вроде огромных, розового оттенка проекционных трусов или подгузника с дыркой, из которой торчал заплетенный в косичку и украшенный наивным бантиком хвост, грудь закрывал плащевой ткани нагрудник, надетый на шею, и вдобавок из-под него виднелся клетчатый носовой платок…

Все это выглядело бы очень смешно в проекционной иллюзии, если бы полусущностная корова была подобным образом разодета, но пространство вокруг было вполне реальным, и светло-рыжая особь являлась частью неразделенного нечто, воспринимать которое даже с оттенком иронии было бы несуразно, — так что телки с должной серьезностью разглядывали детали коровьего одеяния, подмечая чистоту и опрятность всего, что было напялено на эту странную личность.

— Э-эх, бесстыжие, и как вам не совестно! —