могут найти. Одно из отображений Нара в несуществующем мире — целитель Ибн Сина, которого упоминала Джума, давно бы уже получил от своей сущности эту самую универсальную лечебную воду, но, к сожалению, при переносе отсюда и в никуда, вода расплескивается в межплоскостном пространстве и ее не остается ни капли… Итак, напившись целебной воды из родника незнаний, бык сразу же оживает и понимает, что ничего на самом-то деле не понимает, и начинает снова с упорством топтать новое ответвление, мысленно минуя столбы своего внутреннего познания, — так что круговорот движения в Божественной плоскости, несмотря на кажущуюся застойность на этой узкоколейке, касается и умствующих быков, последовательно переходящих с круга на круг, подобно любой скотине, и достигающих в конце концов возраста в бесконечно много кругов. К тому моменту ветви условного дерева, то есть тропинки, соединятся в одну-единую, общую, и сущности умствующих быков перерождаются в сущности сведущих быков, которые не уходят к горам и не превращаются в туров, но выбирают себе на плоскости наиболее уединенные уголки, где существуют, подобно проекционным отшельникам, в одиночестве своего прозревшего разума, отбрасывая в иллюзию сверхзнающие проекции, которым, к примеру, условное число «пи» было известно еще до понятия окружности, круга и колеса, выдуманного бородатым козлом. Но разговор о знаниях, перемещенных из Божественной плоскости в потустороннюю нереальность, где самоуверенные проекции присваивают эти знания себе и выдают их за собственные открытия, за плоды гениальности — на самом-то деле своего скудного, ограниченного, мертворожденного разума, — разговор этот относится уже к другой области понимания всеобщего порядка вещей и ведется с коровами и быками возрастом только в бесконечно много кругов. Зеркало, например, в которое вы смотрелись на пятом столбе, тени теней перенесли для начала сюда из небесной загадочной плоскости, а затем, отсюда уже, оно попало в иллюзию. Так же и колесо, не говоря уж о «пи»…

Пока Пастух говорил, все телки повставали с поверхности и снова принялись за траву, умудряясь при этом всем видом своим показывать, что им вовсе не скучно, что они внимательно слушают Пастуха и занимаются поглощением травы так, между делом. Елена же, продолжая валяться, спросила:

— Хотя, Пастух, вы и сказали, что мысли скотины, вытаптывающей тропинки, непостижимы даже для Пастухов, но все же хотелось бы хоть приблизительно знать, о чем же думают в своем топтательном созерцании эти быки. Я все же, учитывая мое прошлое, которое ждет меня впереди, тоже буду заниматься чем-то подобным и, чтобы не повторяться, должна, пусть и относительно, знать, в каком направлении все уже занято, обдумывается другими, а где еще свободно и пусто и существует пространство, заполненное незнанием.

— Ну, Елена, — отозвался Пастух, — тема эта касается только тебя, поэтому остальные могли бы и развеериться по благодатной и живописной долине и даже исследовать ее уголки, но я пока что не предупредил о некоторых особях, обитающих здесь, столкнувшись с которыми вы не будете знать, что делать и как поступать. Так что объявляю всем телкам: терпеливо дождитесь, пока я объясню Елене то, о чем она спрашивает.

— Мы потерпим, — отозвалась черно-белая Марта, — хотя объяснения ваши, Пастух, зашли уже в ту совсем непрактичную область, с которой мы вряд ли когда-то столкнемся в наших скудоумных коровьих мозгах.

— Кто знает, — ответил Пастух, — непредсказуемость есть и на плоскости: вдруг случай тебя сведет с одним из подобных быков — они не лишены всех полноценных бычьих достоинств и посещают воловню, — и вот будет случай выказать свое понимание происходящему в голове этого существа; коровий ум, как я уже говорил, быки ни во что не ставят, но понимание коровой их внутренней сути ценят выше всего. — И он продолжил, обращаясь уже к Елене: — Итак, быкам этим приходится тяжело, поскольку начинают они размышлять буквально с нуля, то есть с пустоты своего первородного разума, не засоренного, как у потусторонних теней, взявшихся за подобное созерцание, мусором проекционного мышления: сравнениями, ассоциациями, изгибистыми ходами и, главное, символическим языком, который на стыке созвучий порождает якобы неоспоримые истины, логичность которых сводится к одному — к множеству толкований любого предмета. Реальное же созерцание — безмолвно и не логично, начинается с пустоты и быстро доходит до великого осознания непознаваемости неразделенного нечто, после чего в своем топтательном созерцании, Елена, если говорить приблизительно и мертворожденным звучанием, быки осмысляют первичность первичного, а также вторичность первичного, а также первичность вторичного и, конечно, вторичность вторичного, которая может быть и первичной…

— Мне, Пастух, — тут же сказала Елена, — почему-то сдается, что это слишком абстрактно и отдает даже какой-то романтикой, действительно сказками — словом, похоже на то, как если бы размышлять о возможности существования в воде еще какой-то воды, в своде — еще какого-то свода, в зеркале — зеркала…

— Последним, кстати, Елена, — заметил Пастух, — озадачиваются те потусторонние призраки, которым созерцание как таковое тоже не чуждо и которые в иллюзорной воде, сами не понимая того, угадывают воду нашей великой Божественной плоскости, в так называемом небосводе — купол нашего свода, а за зеркалом — то самое зеркало, в которое вы смотрелись на пятом столбе… Что же касается духа романтики, исходящего, как тебе кажется, от смысла вытоптанных тропинок, то скажу тебе так: если когда-нибудь, по случайности, тебе удастся понюхать мочу этих глубокомыслящих бычьих особей, истощенных истинным созерцанием, то ты сразу поймешь, что романтикой тут и близко не отдает, — запах этой мочи настолько реален и резок, что заставляет любую, самую легкомысленную корову задуматься о реальном положении вещей так быстро, глубоко и пронзительно, что она может тут же сойти с ума и потеряться в пространстве. В итоге — Главный отстойник, если не Загон для сумасшедшей скотины! Правда, запах этот не действует в такой степени на телок первого круга, поскольку задумываться о великом смысле всего так глубоко, как коровы, они еще не способны.

— Я, Пастух, — сказала Елена, — приблизительно поняла, где уже занято, а где свободно для продвижения нового мышления, так что я, став коровой, не буду нюхать мочу этих быков, чтобы не сойти с ума, размышлять о первичности и вторичности, и тем более о том — о чем размышляют мертворожденные тени в потустороннем нигде, то есть о воде в воде, свода в своде, зеркала в зеркале, но я хочу думать о происхождении всего существующего, поскольку, мне кажется, об этом никто и не думает, и мне интересно узнать, не выделил ли Хозяин мне в прошлом, к которому я иду, отдельную узкоколейку, по которой я смогла бы ходить одна и думать об