И всегда, я заметил, во всей этой истории присутствует прогресс.

Как, ты не хочешь прогресса??!!

А что это такое, прогресс?

Если это мой добрый сосед в деревне, который поутру принес мне от щедрого сердца кружку парного молока и поделился радостью хорошего настроения, а я с удовольствием согласился пойти с ним вечерком на рыбалку – согласен с таким прогрессом.

Если же это огромная пирамида, которую несчастные строили пятьсот лет, чтобы она восхищала и изумляла потомков своей загадочной мрачной бессмысленностью – пропади вы пропадом с таким прогрессом.

Если старый пердун-импотент с девятым по счету пересаженным сердцем пытается убедить меня, что нет мужчины и женщины и каждый ребенок волен сам выбирать себе пол, потому что так велит прогресс… на костер колдуна! Сам принесу вязанку хвороста под его тощую жопу!

Вожди и мудрецы, черт бы вас побрал, которые знают все на свете и всегда ведут в светлую даль человечество! Я всю жизнь вразумлял и наставлял одного единственного человека – своего близкого друга Китыча, и через 55 лет могу засвидетельствовать: ничего у меня не вышло. Из чертополоха не вырос лютик. Спрашивается, а на фига лютик? Мало их что ли, этих лютиков? Чем плох чертополох? Оставили бы и вы человечество в покое? Не вы его создали, не вам и управлять!

Извините, отвлекся.

…Пили мы все по-прежнему много. Только если в юности это всегда был праздник, то теперь пьянки становились мрачным обрядом с тяжким похмельем. Бывало посреди недели, днем, я покупал две бутылки дешевого красного вермута в бутылках по 0,8, которые мы тогда на Народной называли «бомбами», и приезжал к Андрюхе в гости на улицу Бухарестскую, когда его родителей не было дома. Там, на кухне, в сумраке и тишине, я глотал, содрогаясь, отвратительное пойло чернильного цвета из чайной кружки, закусывал горьким дымом изжеванной папиросы и наливался тоской, как холодные ноябрьские сумерки за окном. Андрей пил меньше, из хрустальной рюмки, закусывал лимоном, но безысходности в нем было еще больше.

Я бился с Первопричиной, бился головой в стену, надеясь, что либо стена рухнет, либо голова расколется. Моя здоровая крестьянская натура была нечувствительна к бытовым неудобствам, эстетическому безобразию; мой здоровый крестьянский желудок переваривал все, что в него пихал повседневный советский быт, без особых пагубных последствий. Другое дело Андре. Действительность оскорбляла его повсеместно и ежедневно – своим вопиющим уродством, своими убогими красками, своими грубыми нелепыми нравами. Он убегал – жизнь догоняла его, он прятался – она его находила. На военную кафедру, по вторникам, он шел как на Голгофу, а возвращался, словно изнасилованный в извращенной форме.

Что это было с нами? Взросление?

Однокурсники стали скучны. Мир стал скучным. На нашем строгом курсе так и не зародилось студенческое братство, не было веселых студенческих капустников, КВНов, не было коллективных выездов на природу, не было даже громких романов. Каждый возился в своем углу.

С любовью был совсем худо. От отчаянья я сделал несколько нелепых попыток подружиться с некоторыми однокурсницами и зарекся. Такое было ощущение, что девушки не жили, а расставляли шахматные фигуры на доске своей судьбы. Каждый неверный ход грозил им поражением, а каждый удачный ход мог обернуться для меня большими проблемами.

Была одна ленинградская девчонка из приличной семьи, Вика, которая смеялась, когда ей было смешно и грустила, если было грустно, но ее вскоре похитил нахальный парень с третьего курса, Тимур. Он долго не пристраивался, как я, а просто трахнул ее после какой-то вечеринки и взял в жены. Через год его посадили за кражу – Тимур спер пальто профессора в гардеробе. Это был уже не первый случай в моей жизни, когда красивую женщину на моих глазах уводил урод. Секрет тут был прост. Урод не боялся красивых женщин. Кто-то с детства вдолбил уроду правильные мысли – мужчина всегда неотразим и, если ему что-то нужно, он идет и берет! (так еще говорил про англосаксов Марк Твен). Пока женщина расчухает, что у «принца» (все уроды непременно принцы из сказки), кроме крепкого члена, за душой ничего нет, он заделает ей ребенка, пропишется в квартире и сядет на шею ее родителям.

Вика через год семейной жизни потеряла свой задорный детский смех и милую доверчивость. Она поняла, как устроены мужчины, но, к счастью, не озлобилась и не впала в уныние, просто сделала выводы – стала валютной проституткой и в конце 80-х уехала в Германию.

Надеюсь, у нее все благополучно.

Глава 35. Первая практика

Летом после второго курса предстояла практика в районной газете. Мы с Андреем выбрали дальнюю «районку» в области, Славка примостился в ленинградской заводской многотиражке.

В начале июля междугородний «Икарус» привез нас с Андрюхой в городок, который я возненавидел на всю оставшуюся жизнь: Лодейное Поле.

Городок «не велик и не мал», как поется в известной бодрой песенке, располагался на берегу широкой и холодной реки Свирь. То, что это «жопа мира», я понял сразу, как только мы вышли из автобуса. Площадь была пустынна. Порывистый ветер гонял по щербатому асфальту пустые пачки из-под папирос и изжеванные фантики. Тощая собака с прогнувшейся, как от невидимого седла, спиной и неподвижным хвостом, пристально смотрела на нас боком. Убедившись, что мы безобидны, она вывалила язык и отвернулась.

Конечно, мы не ждали оркестр, но все равно слегка растерялись – городок встречал столичных пришельцев подчеркнуто равнодушно и холодно. Словно говорил каждому в лицо: «Ну что, столичный гусь, приехал? Сейчас увидишь, как мы тут прозябаем. Ахнешь!»

Редкие прохожие прятали хмурые лица и отвечали на вопросы отрывисто и враждебно. Унылые, потрескавшиеся морщинами, дома глядели пустыми окнами наружу, как нищие старики в доме престарелых: с покорной, молчаливой тоской. Ничто не утепляло взгляд, ничто не свидетельствовало о беззаботной сонной провинциальной жизни. Хоть бы одно крохотное кафе, из которого доносится музыка, ну хотя бы нарядный ларек, уютный магазинчик с приветливой милой продавщицей, гостиница с карельским орнаментом и чахлой клумбой перед парадным входом… Хотя бы несколько праздных ротозеев с заспанными физиономиями, пришедших поглазеть на прибывших пассажиров – их так любили высмеивать классики русской литературы. Сгодилась бы и румяная мамочка с коляской, упитанный важный городовой с заложенными за спину руками – ни фига! Пусто.

Страшен советский райцентр! Молодой специалист, оказавшийся здесь по распределению, спивался в несколько лет. С этим монстром невозможно было биться, потому что это был дух. Мрачный дух уныния и безысходности, вызванный из