Султан пустил по нарастающей тататакающую очередь, и Ваня с облегчением утопил в своих ладонях маленькую, но мужественную ручку… уже начисто не знающей, как её зовут, Веры Годулиной. И затряс Веру, как берёзу. Долго тряс. На всю как бы оставшуюся жизнь. Народ тут же покрыл их аплодисментами. А Плотный вдруг суетливо забегал вокруг Веры и Вани.

– Товарищи, товарищи, смотрите! Перед нами картина. Трогательная картина! Скульптура, товарищи! Рабочий и Крестьянка! Товарищи! Союз как бы! Союз серпа и орала! Товарищи! Орала на мечи! Мужественный рабочий и нежная крестьянка! Союз как бы! Схватка как бы состоялась! Товарищи! Заочная жизненная схватка! В ней нет ни побеждённых, ни побеждаемых! В ней мощь и сила советского человека! В ней победила дружба рабочих и крестьян! Товарищи! Посмотрите – вот они! Мужество и нежность! Товарищи! Мы вместе с ними, мы всегда, мы никогда! Мы! Вы! Они!.. Ур-ра-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

И тут такого масла плеснули на раскалённую сковородку, такое тысячеглотковое жареное «ура» ударило вверх, что небо будто пополам раскололось! Как грецкий орех. Тополя осыпались ребятишками и воробьями. Плотный плачет, что-то кричит в трубу – ничего не слышно. Султанистый рвёт баян – звука нет. Упорно трясёт оглушённую Веру Ваня – тоже без звука. И только тысяча глоток вверх, в лопнувшее небо: Ур-ра-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Долго бегал Плотный, рыдал в трубу, долго бесновался, рвал небо народ, долго товарищ Бедило тряс Веру Годулину, но и этому пришёл конец. И вот уже мужики, почему-то разом, виновато умолкли («А зачем орали-то?»), блуждая глазами, полезли за спасительными кисетами. Товарищ Бедило в последний раз тряхнул Веру и как-то испуганно, не по-мужски, можно сказать, отпрянул от неё. А Плотный? А Плотный снова взялся бабочкой себя бить. Оттянет – и влепит. Поднял было трубу и опустил – задумался.

И в который раз – Вера Годулина! К Плотному подходит, дёргает за рукав. Что такое?! Вера приподнимается на носочки, закрывает глаза…

– Ну… ну и что? – забыто удивляется в трубе голос Плотного так, что всем слыхать…

Вера снова закрывает глаза…

– Ну. Вера. Ну… Так записал же, чёрт тебя дери! Козулина – вот! В книжке, дубина набитая! Брысь! – Народ в хохот. Плотный спохватился, забегал: – Товарищи, товарищи! Тихо, тихо! Небольшое недоразумение! Сейчас, сейчас! Товарищ Бедило, срочно! Товарищ Бедило, вы – галантный кавалер! Срочно проводите Веру Козулину на её законное! Срочно! Пожа-а-а-а-луйста! – Плотный – отстрелом в сторону. Мигнул Султанистому. Тот задёргался с баяном.

Под марш Бедило загрёб бедную Веру себе под мышку и бережно, осторожно, как больную, повёл к флажкам. Вера идёт, заплетает ногами в белых носочках, придурковатая улыбка на лице, в глазах слёзы – и мамкины туфли плывут на отлёте, как ослепшие, ничего не понимающие, дрожащие в её руке… Да-а, вот тебе и «жизненная»… Но разве ж можно так с человеком-то, а? Вы, козлы?…

Потом была сама – «памятная», «жизненная». Между Плотным и Бедилой – добровольцев так и не нашлось. На обширном круге брезента Бедило лупил Плотного о землю. Через плечо. Как дрова колуном бил. Плотный летал, и только подтяжки его вместе с ногами мелькали, потому как вышел на «жизненную» по-спортивному – в трусах-юбках и длиннющих носках в шахматную клетку. Иногда сам исхитрялся поднырнуть под Бедилу – и тогда Ваня, поднятый на воздух, кружил, как недоумевающий, испуганный рояль… Но всё это стало уже… каким-то неинтересным. Устал ли просто народ, переел зрелища, то ли услышал вдруг какую-то не ту, какую-то фальшивую ноту, которая завысвечивалась в последних лучах закатного солнца, ехидно зазудела поперёк всего: а на хрена всё это? Для чего? Однако когда Султанистый задёргался с прощальным маршем, когда Бедило опять точно потащил на животе своём всю марширующую группку – только теперь со стадиона, – народ единодушно, в такт, заухал в ладоши. И хлопал и смотрел до тех пор, пока не затонула группка под закат в темноте конторы и тополей. Потом люди устало потянулись к выходам.

От конторы, где изливалась на землю водопроводная труба, бегали ребятишки с полными вёдрами и вперебой окатывали Бедило. Бедило пригибался, охлопывал себя по бокам, по спине, мыл лицо, голову, просил ещё лить, не жалеть. Потом, вытершись махровым полотенцем, устало глыбился на табуретке, и Шаток и Павлики обходили его со всех сторон и, вытягиваясь на носочках, дыхание останавливая, осторожно смазывали йодом ссадины, царапины, кровоподтёки. На шее, на плечах, на спине. Белые парни принесли ящик какой-то странной воды. Очень прозрачной, чистой. Верно, специальной. Ногтем большого пальца Бедило отщёлкивал с горлышка крышки и пил. Пил тяжело, круто запрокидываясь с бутылкой. Потом загнанно дышал. Снова припадал… Шаток долго смотрел на вздрагивающий громадный бицепс. Резко согнул свою тощую руку, прослушивающе прощупал. Спросил у Бедилы: как можно добиться таких результатов? С мускулатурой чтоб быть? С бицепсами? «А зачем, сынок?» Глаза Бедилы были сжаты тоской; мокрые волосы на голове свило чёрными маслянистыми колечками. «Играй, сынок, на рыбалку ходи… в поле, в лес… – И как мать, которая знает, что сын всё равно не послушает её, робко попросил: – Не надо, сынок… Ни к чему…» Отстрельнул крышку, протянул бутылку Витьке. Увидев, что тот колеблется, успокоил: «Не бойся – нарзан». Шаток пустил бутылку по кругу, сам глотнул. Нарзан шибал в нос, слезил глаза.

Вокруг грузовика ходил Плотный, подгонял рабочих.

Как с полностью непонимающей, онемевшей тридцаткой в руке – за Плотным дёргался Султанистый. «Отстань, я тебе сказал!» – орал на него Плотный. Султанистый растерянно поворачивался к Бедиле. Ваня опускал глаза. Протягивал бутылку. Баянист машинально пил, нарзан с глохтом проваливался в него, и, точно от стыда сгорая, дрожала в откинутой руке красная тридцатка.

А Плотный всё ярился, а Плотный всё орал:

– Где Петька с Васькой?! Где эти белые болваны?! Я вас спрашиваю?!

Ему показали на дощатый домик в углу стадиона.

– Так они что, в сортир друг без друга сходить не могут?! Паразиты…

– Ну зачем вы так, Всеволод Аркадьевич? – тихо сказал Бедило. – Ведь люди, а не…

– А ты чего расселся?! – заорал на него Плотный. – Не знаешь – бараны в Глубоком ждут?… Устроил тут, понимаешь, пресс-конференцию… А ну, пошли отсюда! – замахал он ребятам.

Никто не шелохнулся. Всем стало неловко, боязно и стыдно… Бедило крякнул, поднялся. Потрепал головёнки Павлики и Шатка. Неверным шагом, словно осыпаясь усталыми сумерками, пошёл к конторе.

Пятеро ребят, каждый с забытой бутылкой нарзана у бедра, молча смотрели вслед. И было им отчего-то грустно. Как после кино с очень печальным концом.

Как в каждом более-менее многолюдном русском селении, был в городке и свой дурачок. По прозвищу Нефтяник. Когда-то Арнольд Степанович, инженер. А теперь вот – Арношка Нефтяник.

С красивой, гордо откинутой головой, стремительно проходил он улицами городка, неизменно таская за собой шлейф из хихикающих ребятишек. Лицо его было широко озарено только одной мыслью: Нефть.