До Смолина начало доходить, что тут происходит нечто: в его присутствии Жамин не должен был самостоятельно отдавать приказ связисту выйти, не испросив при этом разрешения у Смолина, а связист не мог выйти, не получив подтверждения от командира.

– Одну секундочку, – сказал Жамин, как будто бы он был не офицер-подчинённый, а какой-нибудь половой из кабака, и пошёл в спальню поручика и вышел оттуда с большим старым, потёртым до белёсости портфелем – подарок жандармского ротмистра-дядьки, являвшийся «денежным ящиком».

– Прошу! – сказал он. – Прошу, ваше благородие!

Смолину не послышалось, Жамин назвал его «благородием», он поднял на Жамина бровь, но промолчал.

– Тут всё! – произнёс Жамин и положил отдельно на стол бумагу. – Это мой рапорт.

Смолин всё больше и больше удивлялся тому, что на его глазах происходит, пока ему не объяснённое, и было непонятно, как реагировать и что делать. Смолин пока сдерживался.

– О чём? – стараясь выглядеть спокойным, спросил он.

– Извольте ознакомиться, ваше благородие, – с нажимом на «ваше благородие» ответил прапорщик.

– Что ж, давайте… – Смолин взял бумагу, но от поднимавшейся ярости против Жамина буквы, и так совсем не каллиграфические, прыгали перед глазами. Он взял себя в руки. Рапорт начинался с обращения к «Командиру специального военно-полевого отряда 12-й армии Северного фронта», далее шло само обращение «Ваше благородие» и текст, из которого Смолин понял, что Жамин куда-то просится.

Смолин сдерживался.

– И что вы хотите?

– Тут ясно написано! – Жамин стоял перед ним, такой же молодой, такой же стройный и, скорее всего, такой же красивый, как сам Смолин, полный сил, полный, наверное, чего-то ещё, и Смолин не сдержался.

– Что, батенька, надоело воевать?

– Никак нет, ваше благородие, надоело отсиживаться…

– Я не «благородие», а «высокоблагородие»… – сквозь зубы процедил Смолин. – Сволочь!

– Никак нет, ошибаетесь, ваше благородие, вас выгнали из полка, поэтому вы не по уставу носите жёлтый околыш, полковой знак и жёлтые петлицы, вас бы надо переодеть… а «сволочи» я вам не спущу…

– И что же ты сделаешь, скотина? – Смолин пропустил мимо ушей про «переодеть» и про «выгнали», потому что если не пропустить, то этого нахала надо просто зарубить на месте, но он увидел порыв прапорщика шагнуть к нему. Он откинулся на спинку стула, заложил локоть и закинул ногу на ногу. – Ну, я тебя слушаю!

– Вы меня оскорбили, ваше благородие… – тихо произнёс Жамин.

– Оскорбил? Фу-ты ну-ты! Какие мы девицы благородные!

– Я вас предупредил, ваше благородие, я вам этого не спущу…

– Так я же тебя и спрашиваю, что ты сделаешь?

– Я вас вызываю…

Это был удар.

Смолин последние слова прапорщика воспринял как удар, как пощечину, которых он в жизни ещё не получал.

– Ты?.. Меня?..

– Я! Вас! И если вы не примете моего вызова, я вас побью!

Это было слишком.

Смолин моментально успокоился.

– Секунданты?!

– Обойдёмся!

– Оружие?

– На ваш выбор…

– Никак ты, хам, книжек начитался. – Смолин даже рассмеялся.

– Нас учили…

– Это где же?

– Там, где я получил первое офицерское звание…

– Ах да, ты же офицер! А я и не заметил… так что с оружием?..

– Я уже сказал тебе! – Жамин стоял бледный, но не от страха, а от ненависти.

– Ах, ты ещё и на «ты», скотина! Время?

– Да прямо хоть щас!

– Здесь?

– Как тебе будет угодно…

Смолин понял, что состоялась партия, что произошло что-то такое, отчего ему стало легче.

– А может, сначала долги потребуешь? – Смолин вспомнил свои прежние мысли.

– Подавись ты своими долгами!

«А хорош, субчик!» – восхищённо подумал Смолин, он уже начал получать удовольствие от этого человека, начался кураж. Пожалуй, так было последний раз, когда он в плену высказался в лицо немецкому офицеру и чуть не загремел под расстрел, однако офицер и есть офицер и понял его и даже извинился – офицер перед офицером, а этот?.. тоже никак офицер?..

– А когда убьёшь, как отвечать будешь?

– Как положено… по уставу…

– По уставу положено, чтобы дуэль утвердило офицерское собрание…

– А мы и есть офицерское собрание…

Жамин был прав – их тут офицеров было всего двое.

– Ну что же, господин Лермонтов, ты небось и место подыскал… – произнёс Смолин и моментально вспомнил Варвару Степановну: «Сволочь! Сволочи!»

– Не могу знать господина Лермонтова, не имею чести быть знакомым, – не раздумывая ответил Жамин и тут же осёкся, про поэта Лермонтова, убитого на дуэли, он, конечно, знал и про его стихи, «Бородино», например: «А ну-ка, дядя…»

«А то ещё подумает, что мы быдло неграмотное! Щас я тебе покажу «дядю», дво́рня, дворня́га дворянская!» – как нельзя кстати вспомнил Жамин свои прежние рассуждения. Он решил, что не будет убивать поручика, а только ранит, да так, как будто тот сам себя ранил при «неосторожном обращении с оружием», поручика заберут в лазарет лечить, а там посмотрим, какая его офицерская честь!

– Прошу! – произнёс он.

– Нет уж, голубчик, веди, коли место нашёл!

Жамин развернулся и пошёл, Смолин пошёл за ним.

Они прошли по расположению, когда проходили мимо стоявшего с тревожным лицом подхорунжего, Смолин сказал:

– Мы, голубчик, прогуляться, недалеко… на рекогносцировку…

Жамин вёл Смолина по берегу небольшого озера, по открытому пространству, он это место специально не искал, потому что сам не ожидал такого разворота событий, думал, что поручик, конечно, озлобится, но не оскорбит.

Озеро, почти круглое, в середине леса, было окружено песчаным бережком, хорошо бы в нём искупаться…

– А что, очень приятное место… – произнёс Смолин. – На сколько шагов?

– Предлагаю на тридцать…

– Принято, – произнёс Смолин, сломал ветку и начертил ей на песке черту. – Расходимся… – Он повернулся и пошёл, вытащил револьвер, повернулся и выстрелил Жамину в голову. Перед тем как выстрелить, окликнул и, когда Жамин оглянулся, выстрелил.

Жамин лежал на песке, его фуражка отлетела и плавала по воде.

Смолин вернул револьвер в кобуру, сорвал пожевать травинку и пошёл в расположение.

Как только Смолин ушёл, из кустов на берег к лежавшему навзничь Жамину вышли выпущенный из-под ареста отделённый и ещё четверо нижних чинов. Они приблизились к прапорщику и склонились, сомнений не было.