– Вообще-то это действует… – промолвил Гвоздецкий.

– Что действует, свекольник? – спросил его молчавший до этого Рейнгардт.

– Свекольник, Алексей Алексеевич, если он только начнёт действовать, вы это сразу увидите, да и почувствуете. – Дрок черпал ложкой уже по дну котелка и заедал необычный бордового цвета холодный суп краюхой ржаного хлеба.

– Нет, Евгений Ильич, это было бы слишком большим упрощением – про свекольник. Я имею в виду германскую авиацию и полное отсутствие нашей. Смотрите, мы ведь головы́ поднять не можем, – Гвоздецкий говорил тихо и смотрел на всех исподлобья, – сразу прилетает снаряд, костра развести не имеем права, нас тут же наказывает их артиллерия, они у нас видят всё, подозреваю, что они за ненадобностью и в разведку перестали ходить…

– Ползать, вы имеете в виду, – поддразнил его Дрок и с грохотом бросил облизанную ложку в пустой, гулкий котелок.

– Знаете, какое мнение, – пропустил мимо ушей его замечание Гвоздецкий, – имеет наш солдат по поводу «герма́на» и всех его технических новинок?

– Как не знать? – сказал Дрок и сел, поджав под себя по-турецки ноги. – А скажите! Может, вы имеете какие-нибудь другие сведения?

– Имею не имею, господа, а только мне приходится общаться с сапёрами из других частей, поэтому думаю, что… что-то имею…

– И что?

– Наши солдатики говорят, что немца побить невозможно…

– А что это за «солдатики»?

Дроку этот разговор не нравился, из общих рассуждений ни о чём, из простой пикировки с необидными издёвками разговор стал перемещаться в сторону конкретной темы, и он хотел найти повод его прекратить.

– Последние наборы: пятнадцатый год, нынешние…

– Так это разве солдаты? Это крестьяне, обмундированные в солдатскую форму, это же ведь «сено-солома», для них немец – это или бывший барский управляющий, то есть эконом, или аптекарь…

– Аптекари – жиды… – Рейнгардт доел и поставил пустой котелок.

– Больше – немцы! – поправил доктор Курашвили. – Хотя на слух нашего крестьянина фамилии у них одинаковые…

– А они и есть одинаковые, а немец, – продолжал Гвоздецкий, – это ещё и продавец швейных машинок и другого железного «товару», без которого сейчас наш крестьянин – ничто, а настоящей цены товару не знает, и думает, что его кругом ду́рят, а немец этот ещё и грамотный, и дочка его одеколонами пахнет, и нос воротит… и газы придумали немцы, аэроплан летает над головой нашего солдата немецкий… это он ещё про морские дела не знает, не ведает…

– Если он вообще знает, что такое море…

– Ну, про Черномора и тридцать трёх богатырей сейчас всякий знает…

– Благодаря Александру Сергеевичу…

– И ему, благословенному, тоже! Недаром же они поют «Из-за моря-окияна…».

– Мы отвлеклись, так что же ещё говорят наши солдатики про супостата? – спросил фон Мекк.

– …Работоспособный народ немцы. С Юго-Западного фронта доносятся слухи о том, что такого они там понастроили, такие блиндажи и «лисьи норы», да окошки, «а в окошках стёклы – настоящие», а блиндажи, офицерские, стены обоями «поклеены», а в ходах сообщения таблички прибиты, указатели, где какой полк, рота… скамейки для отдыха… даже клумбы с цветами, правда, это больше в тылу…

– Далеко ходить не надо, господа, у артиллеристов сильные бинокли, они в них видят, между прочим, ресторан и клуб в Городище, всего-то одиннадцать вёрст от нас… только достать нашими пушчонками не могут… А помните, кстати, в начале года на болоте под Ригой мы думали, на что это немец доски пилит?..

Офицеры помнили.

– Вот и пилят, чтобы тыл обустроить…

– Вполне вероятно! – согласился Гвоздецкий и продолжал: – Ещё говорят, что дисциплину «герма́н» понимает, мудрость имеет, другими словами, упрямый и лютый народ, и преимущество у них перед нами, русскими, во всём, а главное, в знании… Что они имеют в виду под «знаниями», мне неведомо…

– А это я вам легко объясню, – вступил в разговор доктор.

– Нуте-с! Сделайте милость! – Ротмистр Дрок был сегодня настроен наиболее критически и пропитан сарказмом, как бисквит старым аликанте, и уже понял, что этот разговор нельзя переменить, а можно только остановить, мнение Гвоздецкого и серой солдатской массы никак не согласовывалось с его офицерским оптимизмом.

– Немцы в большинстве своём – городские, по крайней мере, они выглядят так и ведут себя соответствующим образом, а наши…

– Деревня… – поддержал разговор подошедший Щербаков.

– Вы вовремя, – моментально переадресовал общее внимание на него Дрок.

– Что вовремя: поддержал разговор, явился к столу или принёс новости?..

– Сейчас, поручик, погодите с новостями, они не бывают добрыми по нынешним временам, поэтому немного их попридержите, и вы, доктор, не обессудьте, что перебил, потом доскажете… я вот хочу обратиться к нашему имениннику, а скажите, Серёжа, что вы будете делать, если объявят атаку?

– Пойду со всеми, – ни секунды не сомневаясь, ответил Кудринский.

– Нет, поручик, – вмешался Щербаков, – я поэтому и пришёл! Вас вызывает Аркадий Иванович…

Офицеры перестали жевать, даже поставили наполненные самогоном кружки, но придерживали их, чтобы на мягком брезенте не опрокинулись.

Щербаков продолжал:

– …Насколько мне известно, вам придётся исполнить полученный приказ немедленно и независимо ни от чего отбыть! Прямо сейчас!

Дрок и отец Илларион стали подниматься, остальные переглянулись и последовали за ними. Когда все поднялись, батюшка и Евгений Ильич посмотрели друг на друга, кивнули и, думая, что один другому уступил первенство, стали говорить одновременно.

– Ну что же, дорогой мой земляк… – сказал батюшка.

– Вот что, поручик… – начал ротмистр.

Получилось очень забавно, все заговорили разом, у всех отлегло на душе, потому что каждый сам себе задавал вопрос, который вслух произнёс ротмистр Дрок. Все понимали, что, хотя гвардия уже составила Особую армию, и та влилась в Юго-Западный фронт, и уже несёт первые потери в битве за Ковель, всё равно, пока Кудринский доберётся до штабов, пока получит всё необходимое, пока разыщет лейб-гвардии кирасирский его величества полк, пока его представят младшие офицеры офицерскому собранию, и так далее и тому подобное, глядишь, и война кончится, и славный стрелок и рубака Серёжа Кудринский, кавалер трёх орденов, дважды легко раненный, один раз контуженный, но ни одного разу более чем за год службы в полку не покинувший расположения и даже отказавшийся от отпуска, весьма возможно, что останется живой.

Но встреча была оборвана.

– Долгие проводы – горькие слёзы, идите, Серёжа, – за всех произнёс фон Мекк, чокнулся с соседями, выпил, занюхал ржаной краюхой и подал Кудринскому руку. Так же поступили и остальные, только молча. Отец Илларион обнял поручика и перекрестил.