Тогда слова вылились из него одним единым потоком:

— АрнольдусиЭлленутонуливВест-фьорде!

Ветер был свежий, но назвать это штормом было нельзя. И шхеры тоже были тут ни при чем, потому что бот Арнольдуса нашли в открытом море. Трое парней из Кьопсвика в пятивесельном боте нашли бот, плававший килем кверху. Мачта с поднятым парусом была сломана. Ни живых, ни мертвых. Все, что могло находиться в таком боте, ушло под воду. Но парни сразу узнали бот Арнольдуса. Поэтому долго искали вокруг, но ничего не нашли. В конце концов волны разыгрались и ветер так окреп, что им пришлось искать укрытия на берегу. О том, чтобы попытаться взять бот Арнольдуса на буксир, не могло быть и речи.

В Кьопсвик приехала сестра Марен и взяла на себя ответственность за приготовление всего огромного дома к приему родственников и друзей. Она командовала служанками и работниками, кухаркой и ее помощницами и следила за пекарней. Негромко, но твердо отдавала распоряжения, но вообще была немногословна. Иногда она останавливалась посреди какого-нибудь дела, распрямляла спину и плакала, не заботясь о том, что кто-то может увидеть ее слезы. Как будто только теперь, когда было уже слишком поздно, она поняла, что всю жизнь ей не хватало этого брата.

Тела погибших так и не нашли, но фру Линд все-таки собрала всех, чтобы помянуть Арнольдуса и Эллен.

Сара Сусанне часто выходила в уборную — ее все время рвало. И мучила тошнота, хотя она считала, что при таком сроке беременности тошноты быть уже не должно. После панихиды в церкви она снова прибежала в уборную и согнулась над толчком. Выждала какое-то время, чтобы прийти в себя, прежде чем она покажется людям.

Когда она выходила из уборной, за дверью стоял брат Иаков и ждал своей очереди. Несмотря на ветер, он был без верхней одежды. На фоне темной бороды лицо выглядело бледным и осунувшимся. Неожиданно Сара Сусанне подумала, что совсем не знает его. Для нее всегда существовал только Арнольдус.

— Я не хотел мешать тебе, — сказал Иаков.

— Ты и не помешал. Я не знала, что ты здесь.

— Я слышал, что тебя рвало? — спросил он, кивнув на двери уборной.

— Уже все прошло.

— Да-да, все проходит. Нужно только время, — проговорил он со странной улыбкой.

Она поняла, что Иаков, наверное, очень растерян. Теперь все дела легли на его плечи. Он остался у матери единственным сыном. И Сара Сусанне не была уверена, что он справится с этой ролью.

— Приезжай почаще в Кьопсвик, Сара Сусанне. Я скучаю по тебе с тех пор, как ты вышла замуж.

— Спасибо! А ты приезжай к нам в Хавннес, — прошептала она, схватив его руку.

— Да, конечно. — Он глядел в сторону.

Они постояли, держась за руки.

— Ну, мое дело не терпит, — сказал он наконец и хотел улыбнуться. Но у него только дрогнули уголки губ.

Наверное, мать все прятала в себе, непрерывно болтая о чем угодно. В церкви, до и после службы, и дома во время поминок. Голос ее звучал так, словно она всю жизнь готовилась именно к этому случаю. Она говорила о том, какими замечательными людьми были Арнольдус и его жена и что теперь они избежали многих неприятностей, избежали старости. Вспоминала беспечный характер Арнольдуса и лунные волосы Эллен. Весь дом был заполнен ее историями о красивых молодых усопших. Она рассказывала эти истории, как рассказывают вечернюю сказку.

Она говорила о пустых комнатах, которые теперь должны занять живые. Но о том, кто возглавит дело Линдов, ею не было сказано ни слова. Имя Иакова не упоминалось. Словно он для этого не годился. Она говорила им, но не с ними. Может, у нее и не было других детей, кроме Арнольдуса?

Стоял солнечный последний день марта. Жизнь росла, словно насмехалась над смертью Арнольдуса. Это кольнуло Сару Сусанне, она понимала мать. Ведь чувства матери отражали ее собственные чувства. Были предупреждением, что ничто живое больше не имеет значения. Потому что Арнольдусу пришлось умереть. В эту невыносимую минуту прозрения Сара Сусанне нашла Юханнеса и оперлась на него. Он стоял между столом и буфетом, и все смотрели на них. Стоял как цоколь, на который можно опереться.

Марен и Юхан забрали маленького Нильса, сына Арнольдуса и Эллен, к себе на Хундхолмен. Никто ничего не сказал по этому поводу, они просто забрали его и все. Теперь у Марен жили оба сына Арнольдуса.

Мать и сестра Анне София поехали с Сарой Сусанне в Хавннес. По этому поводу тоже ничего не было сказано. Мать просто упаковала свои вещи и была готова ехать.

Всю дорогу голос матери звучал в ушах Сары Сусанне, как мелющая мельница. Ветер был неблагоприятный, карбас шел медленно. Но небо было чистое и бескрайнее. Время от времени Сара Сусанне переглядывалась с сестрой Эллен, сидевшей на скамье перед ней. Или с Юханнесом, правившим карбасом. Но они ничем не могли ей помочь. В конце концов она повернулась к матери, сидевшей в казенке.

— Мама, милая... Помолчи немного, хоть минутку...

В результате фру Линд закрыла лицо руками и душераздирающе разрыдалась. Звук рыданий ударил по неподвижной серебристой поверхности воды и разбил как стекло. Саре Сусанне пришлось снова повернуться и перекинуть одну ногу вместе с животом через скамью. Теперь она сидела на скамье верхом. Она должна была обнять плачущую мать, как мать в детстве обнимала их, когда они плакали. И должна была прошептать те же простые слова, которым мать научила ее в другой жизни.

— Ну-ну, мамочка... не надо...

Мельница матери продолжала молоть, как только они сошли на берег. Она молола все подряд. Все мысли были перемолоты и растерты в серую кашу. Когда Сара Сусанне наконец легла, она никак не могла заснуть. Как будто, пока мать молчала и в доме царил покой, ей надо было немного подумать. А утром, еще до того как Сара Сусанне вставала, мельница уже снова молола во всю. Ее было слышно на лестнице, сквозь половые доски, даже вне дома. Во время еды. Во время разговоров Сары Сусанне с детьми или прислугой. И Саре Сусанне было стыдно, потому что она не находила утешения в том, что мать приехала к ним ради детей, ради них всех. Больше всего ей хотелось лежать, и днем и ночью и вообще не разговаривать и не слышать ничьих голосов. Она была благодарна Юханнесу, что он почти все время молчал.

Казалось, фру Линд нисколько не интересует то, что сейчас происходит у нее дома, в Кьопсвике.

— Ты говорила с Иаковом, чтобы он занялся всеми делами? — однажды прямо спросила у нее Сара Сусанне.

— С Иаковом? Нет, ведь он занят своей шхуной.

— Но, мама, ты же не хочешь, чтобы наша усадьба и лавка умерли вместе с Арнольдусом?

— Его никто не сможет заменить, — ответила мать, губы у нее дрожали.

— Но у Иакова не было возможности даже попытаться это сделать, — резко сказала Сара Сусанне.