Надо сказать, я и прежде нередко отправлялась в суд, специально чтобы посмотреть, как выступает Годфри. Он был самым молодым из адвокатов и великолепно смотрелся в свеженьком белом парике, выгодно отличаясь от своих коллег более преклонного возраста, напоминавших то ожившие вешалки, то растолстевших баранов, едва застегнувших воротнички, что подпирали несколько подбородков.

В тот день Ирен нарядилась в серое платье, украшенное фиолетовой вышивкой. На голову она водрузила шляпку из фиолетового бархата, увенчанную красным страусиным пером, вид которого вселял куда больше бодрости, чем испытывала в тот момент Ирен. С собой подруга взяла простенькую сумочку из черной кожи, к которой прежде никогда бы не прикоснулась, не говоря уже о том, чтобы ее купить.

Несмотря на то, что я всегда с огромным наслаждением следила за тем, как выступает Годфри, как он обращается к судьям и кланяется, вид адвоката не произвел на Ирен никакого впечатления. Видимо, лишь я в воображении переносилась в то время, когда припудренные парики являлись повседневной деталью туалета, а учтивость считалась настоящим искусством, с которым было неразрывно связано другое искусство – вести спор.

Когда Годфри приступил к допросу свидетеля обвинения, Ирен подалась ко мне и прошептала:

– Давай уйдем. Здесь душно.

Мы как можно тише вышли из зала заседаний и пересекли Флит-стрит. Взяв Ирен под руку, я провела ее под древним арочным проемом в Иннер-Темпл, граница которого была обозначена старым гербом времен крестоносцев – ягненком и золотым крестом.

– Мне кажется, Годфри просто мастерски вел допрос, – заметила я.

– У него тяга к драматизму, – уклончиво отозвалась Ирен.

– С твоей точки зрения, это плохо или хорошо?

– Ни то, ни другое. Признаться честно, я сейчас думаю не столько о Годфри Нортоне, сколько о своем деле.

Миновав садик Миддл-Темпла, мы двинулись к реке. Над нами, чирикая, порхали воробьи.

– Теперь мне понятно, почему ты так любишь эти древние парки. – Ирен глубоко вздохнула, глядя на воды Темзы, поблескивавшие в солнечном свете. – Здесь совершенно забываешь о суете современного Лондона.

– Мне нравится здешняя церковь, – призналась я и повела подругу к величественному зданию. Она пошла за мной покорно, словно ребенок, послушно окинув взглядом статуи первых властителей этих земель, отошедших в мир иной в те времена, когда рыцари не понаслышке знали, сколь тяжелы меч, щит и крестовые походы. В алтарной части храма практически никого не было. Задрав головы, мы осматривали потолок. Вдруг нас отвлек резкий протяжный звук.

Напоминавшие вой волынок нестройные вопли, которые издавал массивный орган, быстро сменились благородной, преисполненной мощи мелодией. Неожиданно в мягкое звучание органа вплелось одинокое сопрано. Возле инструмента я заметила поющую женщину с партитурой в руках и губами, вытянутыми в форме буквы «О». Ирен окоченела, словно увидела приведение, и, развернувшись, поспешно вышла. Выскочив за ней на улицу, я увидела, что подруга с мрачным видом смотрит на сад.

– Годфри, наверное, уже вернулся, – промолвила я.

– Да, давай побыстрей покончим с этим делом.

Нортон и вправду уже успел вернуться в контору и даже переодеться. Мантия и парик свисали со стоявшей в углу вешалки. Адвокат не стал предлагать чая, почувствовав, что Ирен не желает у него засиживаться.

– Располагайтесь, мисс Адлер, – показал он жестом на кожаное кресло с подголовником напротив его стола. Мне достался маленький стульчик, что меня вполне устроило. Как Ирен и просила, я отвела ее к Годфри. Я понятия не имела, что именно она от него хочет и что пожелает рассказать о себе и наших злосчастных приключениях.

– Как вы, наверное, уже поняли, мы уехали из Богемии тайно, – начала она.

Годфри кивнул. Как и все адвокаты, он мастерски умел ободряюще кивать и многозначительно хмыкать.

– Мне нужен человек, способный связаться с моей подругой в Париже, которой я отправила несколько чемоданов с личными вещами. Если они были доставлены ей в целости и сохранности, я хочу их тайно перевести сюда, в Лондон, в свою квартиру.

– Если? – переспросил Годфри.

Губы Ирен едва не расплылись в улыбке. Подругу позабавило любопытство адвоката, но она предпочла ему ничего не отвечать. Вместо этого она открыла сумочку, которая, словно послушная собачка, лежала у нее на коленях, и достала листочек бумаги:

– Это фамилия и адрес моей подруги. Вы умеете писать по-французски?

– Умею. И даже читать на нем могу.

– Да ну? – Ирен выказала легкое удивление. – Бальзак и Санд?

– Бодлер и Дюма, – рассмеявшись, помотал головой Годфри.

– Любите приключения? Странный вкус для адвоката.

– Похоже, вы их тоже обожаете, хоть вы и оперная певица.

Улыбка на лице подруги угасла. Она снова вздохнула, и Годфри внимательно на меня посмотрел. Он плохо знал Ирен, но слышал о ней от меня достаточно, чтобы понять, что она странным образом изменилась.

– Я не знаю с чего начать, мистер Нортон. Поверьте, если бы у меня был выбор, я бы ни за что не обратилась к вам за помощью.

Услышав пренебрежительный тон Ирен, я съежилась, хоть и понимала, что сейчас она презирала себя, а не Годфри или профессию, которой он посвятил себя. Нортон никогда бы не понял, сколь унизительно для такого независимого, свободолюбивого человека, как Ирен, обращаться за подмогой к постороннему человеку.

– Спешу вас заверить, мисс Адлер, что вы можете на меня положиться. Все, что вы расскажете мне, останется между нами.

Она кивнула. Кричаще яркое красное перо на шляпке подрагивало в солнечном свете.

– Я в затруднительном положении. Суть его в следующем: кое-кто в Богемии может захотеть меня отыскать.

– Зачем?

– Затрудняюсь ответить. Возможно, для того чтобы похитить меня и насильно вывезти из Англии. Подобный вариант маловероятен, но исключать его нельзя.

– Какие-нибудь еще причины есть?

– Еще одна причина – выкрасть вот эту вещь, – облизав губы, Ирен извлекла из сумочки закрытую рамку-футляр.

– Вы позволите взглянуть?

– Это лишнее.

Годфри немедленно откинулся в кресле, будто желая показать, что его совершенно не интересует предмет в руках моей подруги.

– Эта вещь принадлежит мне, это подарок, – с иронией в голосе пояснила Ирен. – Но потом… даритель передумал. Теперь он хочет стать… получателем. И он считает, что этот предмет, которым я владею, может ему угрожать.

– Ну так верните эту вещь ему.

– Не могу. Этот подарок – гарантия того, что даритель не станет причинять мне вреда. А он весьма влиятельный человек. По его настоянию меня уже уволили из Пражской оперы.