За несколько месяцев до коронации к министру двора стали поступать из Министерстваиностранныхдел заявления из редакций разных иностранных изданий о разрешении присутствовать на коронации их корреспондентам, художникам и фотографам. В то же время Министерство внутренних дел определенно требовало, чтобы представители прессы просеивались через решето Департамента полиции. В интересах печати, для облегчения сотрудникам изданий их работы, я настоял на устройстве при канцелярии министра, состоявшей в моем ведении, особого бюро печати. Все сведения о корреспондентах сосредоточились здесь, сношения с министерствами иностранных дел и внутренних дел были сокращены и упрощены. Гарантией достоверности сообщений может служить прежде всего возможность видеть то, что человек описывает, и в этом отношении мне удалось организовать специальных чиновников-гидов и свободные пропуски на все торжества с предоставлением возможных удобств. Непосредственным заведующим бюро корреспондентов я пригласил Николая Ильича Оприца, а в помощь ему — Щеглова, Аршеневского, Нувеля, Нелидова, Сеславина, Цаунса. В Москве специально для бюро на время коронационных торжеств нанят был особняк. Здесь корреспонденты могли удобно работать, находили разнообразные газеты, письменные принадлежности, несколько телефонных аппаратов, специальных почтово-телеграфных курьеров для немедленной отправки телеграмм и другой корреспонденции. Здесь же сотрудниками бюро выдавались разные справки, распределялись очередные пропускные билеты на торжества. С ю часов и до вечера сотрудники бесплатно могли пользоваться чаем, кофе, печеньем и сандвичами.

Моим непосредственным помощником по заведованию бюро корреспондентов явился Николай Ильич Оприц, бывший прежде лейб-егерь, полковой адъютант, писаный красавец. Средства материальные у него были солидные, и переход на службу в Министерство двора объяснялся не исканием денежного благополучия, а тем, что военная карьера его нисколько не привлекала. По семейным традициям надел в ранней юности военный мундир, да так и тянул лямку, пока не представился в 8о-х годах случай перейти на другую деятельность. Выходить же в отставку не хотел, отчасти по тем же традиционным взглядам на необходимость служить до дряхлой старости, так и потому, что материальные средства в семью вложены были жениным приданым, он же стремился внести и свою часть, свой заработок.

К середине девяностых годов у Оприца уже стала заметно пробиваться лысина, но он все-таки выглядывал очень красиво. Николай Ильич отличался большой, чисто немецкой пунктуальностью в работе, в бюро он высиживал двойной рабочий день, увлекая своим примером и остальных сотрудников. Вначале у него, не свыкшегося с литературными нравами, выходили небольшие стычки с некоторыми не в меру требовательными корреспондентами. Мне удавалось улаживать эти инциденты. Затем он вполне освоился с положением лица не начальствующего, а обслуживающего корреспондентов в целях предоставления им возможности собрать наиболее подробные и, главное, точные сведения о торжествах. Впоследствии он специализировался в этой сфере до самой своей отставки, почти совпавшей со смертью.

Корреспондентов, художников и фотографов наехало в Москву на коронацию более трехсот человек. Персонал бюро завален был настолько работой по обслуживанию, что редкий день им удавалось обедать. В особенности много времени отнимали хлопоты с иностранцами, стремившимися всюду поспеть, все видеть и получить соответствующие разъяснения. Не так-то легко было доставать достаточное количество входных билетов, приходилось пускать в ход все дворцовые влияния. Особым искусством проникать всюду и добиваться в пользу бюро благоприятных результатов истинно прославился[199] Аршеневский. Он числился чиновником [для] поручений при великом князе Михаиле Николаевиче и напросился сам в сотрудники бюро. Я отнесся к нему сначала отрицательно. На первый взгляд и наружность его не располагала в свою пользу: огромный, красный, бородавчатый нос царил над всей огромной фигурой, придавал ему вид человека, склонного к сильной выпивке. На самом же деле он пил только чай в значительном количестве, да чистую воду. Несмотря на свою массивность, Аршеневский проявил удивительную юркость, изворотливость. Для него, казалось, не было ничего невозможного. Когда весь запас билетов истощался, то обращались к содействию Аршеневского, и он иноходью пускался по кремлевским дворцам добывать желанное, и не было случая, чтобы он возвращался без добычи. Вечером накануне дня коронации недостало входных билетов на трибуны для нескольких десятков корреспондентов. Подъехали новые, на которых уже не рассчитывали. На все трибуны билеты были розданы, достать не представлялось возможным. Тем не менее, на другой день одно из лучших мест занимали именно те корреспонденты, которым не хватило билетов. Аршеневский умудрился в ночь получить разрешение, найти материалы и рабочих для устройства добавочной трибуны.

В награду за работу в коронационном бюро Аршеневский получил орден св. Владимирами степени. Сослуживцы подтрунивали над ним и уверяли, что в послужном списке сказано по поводу ордена: «За отличие в делах против корреспондентов».

Удивительно добродушный, услужливый, неприхотливый оказался Аршеневский. Содержания от великого князя он никакого не получал, жил на доходы с небольшого своего воронежского имения; но доверенный его не баловал хозяина и, по рассказам Ширинкина, знавшего хорошо это имение и тамошние порядки, посылал ему едва ли четвертую часть чистого дохода. Когда Аршеневского спрашивали, как же он допускает такое издевательство над собою, [он отвечал]: «Так ему нужней, чем мне, у него семья большая, а я одинокий». Жил он очень скромно, квартировал в Новом Петергофе, из-за дешевизны, как он объяснял. Думается, что тут была другая приманка — уланский полк, со многими офицерами которого он находился в близких приятельских отношениях, а главное — детский приют местного благотворительного общества. Аршеневский состоял фактическим попечителем этого заведения, ему приходилось ухитряться, путем устройства благотворительных базаров и балов, добывать средства на содержание семидесяти-восьмидесяти детей, так как на членские пустяшные взносы нельзя было содержать и одного сторожа. Всякие благотворительные сборы ведут за собой людские пересуды о злоупотреблениях доверием жертвователей. Не избег этого нарекания и добрейший Аршеневский.

Он знал о сплетнях, приятели уговаривали его отказаться от попечительства над приютом, но он отмахивался: «Разве я могу оставить детей из-за вранья на мой счет, да пусть их себе чешут язык».

Непосредственно заведовал приютом Брюккер, идеалист-немец, по специальности техник по изготовлению тонких аппаратов, разных инструментов для лабораторных приборов. Когда-то у него была своя большая мастерская в Петербурге, дела его процветали, но ему хотелось не только зарабатывать, но и послужить общественным интересам в области педагогики. Работая много лет в мастерской, он убедился в необходимости подготовлять сотрудников с детства к работе. С шести-семи лет, параллельно с грамотой и практическим изучением иностранных языков, приучать ребенка к посильным его летам прикладным занятиям, начиная со склеивания коробочек, переплетного мастерства, затем плотнично-столярного, далее слесарного и, наконец, инструментального, в том числе и выделки часов. Все эти работы по его плану должны были в соответствующий сезон разнообразиться возделыванием огорода и уходом за плодовыми деревьями и цветами. Занятия ни в коем случае не должны были напоминать игрушечную забаву; с самого начала от детей требовалась точность в исполнении, возможность выпустить изготовляемую вещь на рынок. Брюккер занялся составлением подробных докладов, ходил по разным учреждениям, добивался принятия его системы в учебный план не только промышленных, но и общих школ. Стремление подготовить к жизненной борьбе всю учащуюся молодежь постепенно охватило все существо строгого на вид немца, он запустил совсем дела в своей мастерской, прослыл за маниака. В итоге исканий своих он где-то встретился с Аршеневским, быстро овладел его вниманием и принял на себя руководство воспитанием детей Петергофского приюта.