Он также объяснил мне, что музыка и искусство движения очень похожи и подчиняются одним и тем же законам. Разница между ними в том, что они поступают в наше сознание разными путями — одна через слух, другое через зрение, но гармония в них основана, по сути дела, на одних и тех же принципах. Он разрабатывал теорию танца. Каждый день он учил меня своей системе записи, проверяя, будет ли она достаточно удобной для всех.

Русская армия отступала, и казалось, что войне не будет конца. Моя мать стала более раздражительной в обращении с Вацлавом и сначала тайно, потом открыто упрекала его за все, что шло не так в доме и вокруг дома. Сломался автоматический котел, в котором нагревалась горячая вода для нашего водопровода. «Должно быть, его испортил господин Нижинский», — заявил лакей. И моя мать запретила Вацлаву пользоваться ванной и горячей водой.

В прихожих стены покрылись плесенью: там выросли маленькие грибы, которые разрушали бархатную обивку стен и паркетный пол. Стали говорить: «Господин Нижинский принес плесень из сада на детском пледе и заразил прихожие».

А потом как-то раз исчезла любимая кошка моей матери. Это была обычная кошка, старая и толстая. Мой кузен, который жил в соседнем особняке, был прекрасным охотником; он имел великолепно обученных собак, а эти собаки сильно невзлюбили материну кошку и гонялись за ней при любой возможности. Вернувшись из города, моя мать узнала, что кошку нигде не могут найти. Она пришла в ярость: «Это Вацлав, он, должно быть, убил кошку». Вацлав закрыл глаза, его лицо было неподвижно. Он был тогда очень похож на тибетского ламу. Все были подняты по тревоге, все в доме искали кошку. «Вот она, дорогая Мима», — сказал лакей и указал на липу. В ветвях этого дерева нежилась и щипала зеленые листья кошка, а собака моего кузена ее стерегла — лежала у подножия дерева и смотрела на нее.

Но на мою мать это никак не повлияло. Корчась от ярости, она повернулась к Вацлаву и завопила: «Ты, мерзость, проклятый русский! Ты это сделал, ты! Я хочу, чтобы ты убрался из моего дома навсегда, глупый акробат, цирковой плясун!» Вацлав уже в начале этой ругани повернулся к ней спиной. А потом, одолев за одну секунду два пролета лестницы, поднялся в комнату Киры — к покою, к своему ребенку, прочь от всей этой ненависти. Но могучий голос моей матери преследовал его: «Мерзость проклятая!» Я не могла понять свою мать. Почему она так несправедлива? Почему она так ненавидит Вацлава? Он всегда относился к ней с добротой и уважением, а вначале, когда приехал, почитал и любил ее как сын.

Когда я стала жаловаться, он сказал: «Она твоя мать — ты не имеешь права судить ее».

Но я больше не могла это терпеть. На следующий день я пошла к начальнику полиции и попросила его отправить нас в концентрационный лагерь.

«Я посмотрю, что можно сделать, — сказал он. — Но Нижинский — гражданский пленный, и его нельзя послать в лагерь. Это против международных законов, а их нельзя нарушать».

Я попросила Вацлава позволить мне съездить в Вену. Он достаточно сильно беспокоился из-за риска, которому я себя подвергала. Если бы меня обнаружили, меня бы арестовали и наказали. Но я была венгеркой по рождению. Это была моя родина и мой родной язык. Не было никаких причин, чтобы меня обнаружили, а до Вены было всего четыре часа пути поездом; я легко могла проделать этот путь за один день и вернуться в тот же вечер. Вацлав мог провести этот день у моей тети Поли, которая не любила мою мать и еще много лет назад, после смерти моего отца, прекратила с ней все отношения. Поэтому дома не заметят, что я уезжала.

Я успешно выполнила свой план: села на поезд и в полдень приехала в Вену. Пока все шло хорошо. Но теперь началась самая трудная часть задачи: я должна была увидеться со своим крестным отцом, его превосходительством Таллоки, который в то время был одним из пяти членов военного совета, а совет размещался в министерстве обороны. Как проникнуть внутрь министерства и не быть замеченной? Но я должна была рискнуть. Я сказала: «Я крестница его превосходительства Таллоки и срочно должна его видеть», и меня провели во внутренний кабинет. Офицер осмотрел меня, и я попросила его передать моему крестному записку с просьбой принять меня.

Через несколько минут он пришел сам. Его лицо изображало серьезность и строгость, но, как только мы остались вдвоем, он сказал: «Ну, русская подданная, я тебя сейчас арестую и отправлю за решетку. Как тебе пришло на ум войти в министерство обороны, когда наши войска сражаются против ваших под Пржемышлем!» Потом он поцеловал меня, похлопал ладонью по плечам и сказал: «Несмотря на все это, мне нравится твоя отвага и верность мужу. Так и должно быть, такими были венгерские женщины во все времена.

Нет, послать вас в концентрационный лагерь невозможно, но мы могли бы переселить вас куда-нибудь в Богемию, где русских любят. Эти чехи всегда были за союзников. Или мы можем обменять вас в Россию на каких-нибудь пленных. Я посмотрю, что я мог бы сделать.

Конечно, я знаю твою мать. Она великая женщина, я был очень влюблен в нее, когда был молод. Она очень, очень великая актриса, но как теща — брр! Представляю себе, что это такое. Но разве ты не понимаешь, глупая девочка? Разве ты не знаешь человеческую психологию? Твоя мать, великая артистка, всю жизнь была прикована к Венгрии. Ее успех никогда не мог пересечь нашу границу потому, что она играла только на венгерском языке. А искусство твоего мужа всемирное. Его знают, им восхищаются повсюду. Твоя мать завидует, может быть подсознательно. Но она может управлять собой. По правде говоря, я собираюсь сам сделать ей замечание, когда в следующий раз приеду в Будапешт. Она не имеет права плохо обращаться с нашим пленным, и притом с одним из самых драгоценных. — Он лукаво улыбнулся. — Ты не знаешь, сколько коронованных особ и представителей нейтральных стран обращались к нам. Но, поскольку он так ценен для них и для России, мы собираемся запросить за него огромную цену».

И тут я узнала, что власти через международное отделение Красного Креста договаривались с Россией о том, чтобы обменять Вацлава на пять старших офицеров австрийской армии — генералов, полковников и майора. Он велел мне вернуться в Будапешт