Мы пошли в город заказать себе билеты на Северный экспресс, но, к своему огромному изумлению, узнали, что восточная граница закрыта. Мы немедленно направились в русское консульство. Оно казалось пустым. Мы позвонили в колокольчик, и прошло очень много времени, прежде чем на этот звонок отозвался лакей, который провел нас по длинной анфиладе комнат. Ковры были убраны, и стали видны великолепно отполированные полы. Мебель была накрыта белыми чехлами, и от этого казалось, что в доме никто не живет.

Нигде не было слышно ни звука. В гостиной консула все было вычищено и накрыто бумагой. Прежними казались только два огромных портрета — царя и царицы, которые висели на стене один напротив другого и улыбались. Я почему-то почувствовала, что с Вацлавом не может случиться ничего плохого, раз они так спокойны.

Тут в комнату вбежал, широко раскрыв объятия, его превосходительство Приклонский, генеральный консул, и взволнованно заговорил, обрушивая на нас потоки русских слов, из которых я поняла очень мало. Было похоже, что он все упаковал, поскольку не мог добиться никаких осмысленных указаний из Вены от посольства. О том, что происходит, они тоже не знали. Они явно имели приказ не допустить войну. «Границы действительно закрыты. В случае предъявления ультиматума посольство, вероятно, уедет». Но он сам не знал, сможет ли уехать в дипломатическом поезде, потому что должен был оставаться до тех пор, пока его не отзовут официально. Он посоветовал нам в ближайшие несколько дней спокойно оставаться на месте, поскольку везде поезда переполнены войсками и ехать с младенцем невозможно. Но мы можем рассчитывать на него: он вовремя даст нам знать и сделает все, что в его силах, чтобы увезти нас дипломатическим поездом в Швецию, откуда мы легко сможем добраться до России в случае войны, которая, конечно, немыслима.

Но немыслимое произошло, и прежде, чем мы успели это осознать, весь мир уже был в огне. А войска продолжали маршировать — без конца, без остановки.

Вацлав стоял у окна и вздыхал: «Все эти молодые люди идут на смерть, а зачем?»

Я была поражена. Почему он думает об этих совершенно чужих ему людях? При чем тут они? Почему он не думает обо всех тревогах и сложностях, которые это новое положение дел может принести нам? Вацлав был заботливым, скромным, совершенно лишенным тщеславия и очень смущался, когда кто-нибудь его хвалил. Все его мысли были о счастье и благополучии других людей, и не только его семьи и его друзей, но даже тех, кто совсем ему незнаком. Я никогда не знала никого похожего на него.

С утра до вечера я пыталась найти способ, как нам уехать из Венгрии, но никакого выхода не было: все железные дороги были в руках военных властей. Наконец мой дядя Гарибальди де Пульски, президент крупной частной железнодорожной компании, пришел мне на помощь и пообещал тайком вывезти нас через южные области в Италию. Но для нас огромной трудностью была Кира, которой исполнилось всего шесть недель. У нее была кормилица, поскольку я не могла кормить ее грудью. Вместе с ней любой человек узнал бы нас. И притом было опасно ехать с таким крошечным младенцем через воюющие страны в такую ужасную жару. Вацлав волновался, но я чувствовала, что должна найти способ переправить его к друзьям, в его страну.

На следующее утро в дом вошел застенчивый человек в гражданской одежде.

Он едва не извинялся перед нами. Сразу было видно, что он выполняет такой приказ, к которому не привык и который его, похоже, смущает. Он заговорил со мной по-венгерски и попросил нас пройти с ним в префектуру полиции. Сердце замерло у меня в груди. Чего они хотят от нас? Почему? Он отказался отвечать. Вацлав устало улыбнулся и попытался успокоить меня: «Ничего серьезного, не волнуйся, идем».

Через полчаса мы стояли перед начальником сыскного отделения. На беглом французском языке он сказал: «Господин и госпожа Нижинские, от имени военных властей я обязан арестовать вас и вашу дочь Киру как подданных вражеской страны. Вы все трое должны оставаться до конца войны на нашей территории там, где вам будет указано, в качестве военнопленных».

Военнопленных! Не может быть! Я заговорила с этим начальником по-венгерски: «Вы конечно же ошибаетесь — должно быть, ошиблись. Какое отношение мой муж имеет к войне? Он не служит в армии и никогда не служил: он был освобожден от военной службы как солист его величества царя. Он величайший артист в искусстве танца. Разумеется, это ошибка? Такая высококультурная нация, как венгерский народ, не может так обращаться с Нижинским».

Но он повторил: «Мне жаль. Это кажется несправедливым, но война есть война. Вы русские, а мы воюем с вашей страной».

«Да не будьте же глупым. Должен быть какой-то выход. Родные тех, кто занимает высокие должности, все остаются дома, не идут на фронт. Значит, и я, у которой есть родственники возле императора при дворе, должна иметь возможность сделать так, чтобы моего мужа освободили. Мой дядя — министр иностранных дел».

«Попытайтесь; может быть, вы добьетесь успеха. Но я должен выполнить данные мне указания».

Затем нас провели в следующий кабинет, где нам дали три красных листка. На каждом из них стоял номер, и на них были наши имена — Вацлав Нижинский, Ромола Нижинская, Кира Нижинская. Нам было сказано по-французски, что мы должны оставаться в доме моей матери и не покидать его до новых приказаний. Каждую неделю мы должны являться в полицию и не должны ходить мимо казарм, укреплений и прочих зданий военного назначения. Разумеется, мы должны прекратить всякую переписку. Предполагалось, что все связанные с этим расходы оплатим мы сами.

Мы молча вернулись домой. Лицо Вацлава ничего не выражало. Я была очень подавлена и возмущена. Значит, из-за нашей свадьбы он не только должен был покинуть Русский балет, но теперь потерял даже свободу.

Но Вацлав имел веру. Теперь он обратил все свое внимание на Киру. Казалось, что мир перестал существовать для него. С утра до позднего вечера он всюду следовал за малышкой и охранял ее сон. Приехав, мы обнаружили, что комнаты в башне особняка моей матери превращены в детские, там он и нашел себе убежище.

Я не отказалась от своих попыток: пошла к своей тете Поликсене де Пульски. Она оказывала огромное влияние на политику, имела блестящий ум и была хозяйкой главного в то время политико-художественного салона страны. Мы думали вместе и составляли планы